|
|
Юрий БЕЛИКОВ
ВОЗВРА ЩЕНИЕ К ЦВЕТАМ
1
И вдруг я понял, что давно не поливал цветы. Я бросился к водопроводному крану, наполнил кофейник водою и побежал по комнатам. В запальчивости я чуть было не полил фаянсовую собаку и телефон, на месте которых цветы стояли тогда, когда я поливал их в последний раз. Что же делал я все это время? Вручал цветы. Комендантам общаг — флоксы, хризантемы — декану филфака, а старинные розы — москвичкам. После этих цветочных визитов начиналось необъяснимое: коменданты общаг исчезали бесследно, о декане филфака не скулил, как обычно, транзистор, а москвички всегда признавались, что им нравятся мои стихи. Поливаю цветы. Земля в горшках ходит, как в горле кадык. Что же будет теперь? Неужели возможно обратное? Коменданты вернутся в общаги, о декане филфака заскулит, как обычно, транзистор, и хотя бы одна из москвичек почувствует запах цветка? 2 Мой знакомый фантаст-биофизик сконструировал некий прибор. Однажды ему надоело вырезать мышиную печень, и он отщипнул машинально листок у цветка и бросил на бурую плаху прибора. И стрелка взметнулась, как бровь! Лист лежащий негодовал. Клейкой горечью обдавал. Биофизик, согласно рангу, лаборантку к себе позвал. Подходила к листку лаборантка — стрелка била о землю хвостом. Подходил к листку биофизик — стрелка срывалась с цепи. О, не ставьте цветы к микрофонам! Микрофоны поставьте к цветам! Мой знакомый фантаст-биофизик записал в своем дневнике: «Мы все еще кружим в потемках вины двух пространств крутолобых, вины между мной и тобою, когда нам пора погрузиться в единственный грех — пред цветком». 1981
ДИСКОТЕКА ДЛЯ
КОМНАТНЫХ ЦВЕТОВ В ГЛИНЯНОМ ГОРШКЕ Сердце! Неизданный атлас мира
с лопнувшими сосудиками границ. …а у дверей моих сгрудились дни-кредиторы, свои и чужие, оставшиеся от других стихотворцев. Стучат, векселя предъявляют, грозятся. А я не могу оплатить. Прошу обреченно у нового дня на коленях ссудить мне полтинничек воздуха, гривенник веры, копеечку сна. Медленно всплывают на поверхность слова-топляки. Дно моей речи — хранилище слов затонувших. Судорожно цепляюсь дрожащим багром авторучки за первое намокшее слово: «Россия». Его древесина, источенная оспой короедов, разбухшая, в три раза превышает саму себя. И из колоды этой таймень крапленой картою хлестнул! Плыви, таймень, весь в блеснах и крючках, раскручивай речной магнитофон, у спиннингов катушки, сети рви. Пусть будет рыболов тебя достоин! А рядом неповоротливо, как будто западающие клавиши, всплывают и тонут, всплывают и тонут осины, араукарии, секвойи, пальмы. Лес под водой! Лес под водой! Забредите в него водолазы с корзинами. Отыщется ли музыкант у этого рояля? А я не музыкант — я сплавщик леса, с багром работающий в одиночку. Что могу я? Вытащить на сушу осину, упустив при этом пальму? Взять бы вас, слова, плывущие и всплывающие, сбить друг с другом злыми скобами разных словечек, сколотить плот, усадить на него всех людей. Дно очистится — речь углубится! Сердце! Ты стучишь так оглушительно, что твои сердцебелы сотрясают письменный стол. Сквозь крышку стола, сквозь глину горшка сердцебиенье передается цветам. Они вздрагивают, вздрагивают, вздрагивают в такт ударам, как в танце. Что ж, сердце, вот и нашлось тебе утешение — быть дискотекой для комнатных цветов в глиняном горшке. 1982
* * *
Удерживая сон ресницами,
я долго не просыпался. Во сне или наяву в дому моем пели птицы. Казалось, что они прыгают прямо по одеялу, — так близко был к дому лес. Но пение становилось с годами все отдаленней, и, чтобы его приблизить, я настежь окно открывал. Все дальше зеленый прилив от дома отодвигался. Теперь, когда на горизонте остался лишь синий сосудик, я вдруг, пробуждаясь, услышал, что птицы скребутся под полом, щебечут в дощатой чащобе, порхают по дому во тьме. 1987
|