Что остается в амальгаме,
когда смыкается земля?
Я отражаюсь вверх ногами
в крапленой карте февраля.

Здесь нет меня как такового,
есть штемпель смазанный: транзит.
По полю зренья бокового
бесшумно ящерка скользит.

Среди чернильной тишины
как будто змейки закружили.
До немоты напряжены
неисчислимые пружины.

Они расправятся вот-вот,
их сталь в расселины вонзится.
И сердце, может, оживет
летучим гневом очевидца.

Снег (с грязью пополам) хрустит, промерзший,
раздробленным скрежещущим стеклом.
Зима, оплошно выступив гримершей,
пренебрегла красивым ремеслом.

Ее мазкам придет пора растаять,
открыв щебенку, мусор и асфальт.
Из вязкой жижи травка вырастает.
Ей неоткуда больше вырастать.

Не думай обо мне. Я — только случай.
Внезапный сбой. Авария в сети.
Не вспоминай. Тоской себя не мучай.
Я — только снег, растаявший в горсти.

Ты днем живешь. Когда-нибудь, однако,
поймешь и ты в звенящей тишине:
я — только вздох. Я — взмах рукой из мрака.
Я — только всплеск. Не думай обо мне.

Разлука открывает нам слова,
что были недосказаны при встрече.
Она, быть может, в чем-то и права —
ведь говорить с отсутствующим легче.

Ведь зрение нам часто застит слух,
а потому порой нужна разлука
для длящейся при ней беседе двух,
хоть в ней не произносится ни звука.

Окно открыто в дождь. Черно лоснятся листья.
Конечно, я его забуду… Но пока
дождю еще не час, шурша сонливо, литься —
недаром день-деньской томились облака.
Окно открыто в дождь. Четыре тихих слова.
А я ищу других, не в шепот чтобы — в крик!
Но, может, запишу спустя полжизни снова:
«Окно открыто в дождь». И — выключу ночник.

Мерцает мне разгадки торжество —
так звезды днем видны со дна колодца.
Что понял? Прописное: для того,
чтоб к вам дойти, распять себя придется.

Не ново? Что ж, и весь мой путь не нов.
Весь мир не нов, меняясь поневоле.
Пусть выведут в нем розы без шипов,
но красота немыслима без боли.