Я пробыл в Кубиково три дня и вернулся в Москву. Практически все свои доллары, заработанные у эстонцев, я решил отдать дочери. И перевел их на ее счет в Германии.
Малышкин продал свой журнал «Окраина» Издательскому Дому «Предприниматель». Пришли новые хозяева. И меня, разумеется, освободили от должности директора по рекламе. Становиться обычным менеджером я не захотел и написал заявление по собственному желанию.
Я вновь начинал жизнь с нуля. Финансового.
Мой старинный приятель Леша Андроньев, директор издательства «Кремлевские куранты», предложил мне место обозревателя в одной из своих газет. Денег он положил даже больше, чем платили в «Окраине» — и я согласился. Газета называлась «Кулак — оплот капитализма».

Неожиданно я получил новое письмо от Леры. Она писала так, как будто опять хотела меня видеть.

Женька, дорогой мой, родной, привет!
Только что узнала, что смогу передать тебе письмо и сразу же пишу.
Уже ночь, в Нью-Йорке холодно, а у меня в квартире и подавно и не от того, что открыто окно, и я заглатываю этот холодно-морозный воздух, а потому что рядом со мной, на «нашем диванчике», нет тебя, такого милого, родного, драгоценного, любимого человека, единственно-неповторимого в целом мире и без которого мне так тоскливо, одиноко и безысходно. Ищу рукой рядом, смотрю на пустоту около себя, на это холодное ложе, прижимаюсь щекой к твоей подушке — нету! Ну, где же ты в этот час, опять на другом полушарии и у тебя уже 7 часов утра следующего дня, как же это далеко. Расстоянием отделены и временем, а соединены всем остальным. Тоскую, тоскую без тебя, а жизнь идет, летит и пролетает мимо, остается только мечтать...
И я улетаю мечтами к тебе, и вижу тебя, и себя, мы вместе, все равно где — в Москве, на море, в тысяче других городов, но в м е с т е, и я даже вижу твою дочку, а, может, и нашу, и всех других твоих родных и мне поэтому родных и дорогих людей. Вспоминаю, вспоминаю и мечтаю, это — прекрасно! Мы были вместе в Нью-Йорке на Новый Год и на Рождество, и на Старый Новый Год, и в Москве, и на море, а что готовит нам будущее? Не знаю, что будет, но чувствую, что будем вместе, не знаю, надолго ли, но хочу навсегда, не знаю когда, но хочу сейчас и всего сразу и много, и тебя — очень! Прижимаюсь губами к твоим губам, ищу их и целую, не отрываясь, и в то же время тихо, мне так нравилось целовать тебя, любить твои губы, они такие тонкие, но потрясающие в поцелуе, это меня очень удивляло, и я даже, когда тебя целовала, проверяла языком — действительно, тонкие, а такие всеобъемлющие, меня всю поглощающие, и как это тебе удавалось так заполнить меня, всю захватить, перелиться и продолжиться во мне? Пишу такие длинные предложения, как шарф вяжу, обвязываю шар, протягивая нить к тебе, так не хочу останавливаться, говоря о тебе, хочу связать длинную лестницу, сан-францисский мост и добраться до тебя, ощутить, прижаться к тебе и раствориться в тебе. И вот ты уже рядом со мной, опять — я открываю дверь ключом, а ты идешь навстречу, из комнаты, заполняя собой мой узкий коридор, улыбаясь всегда чуть виновато, как только ты можешь. И теперь я говорю:
«Здравствуй!»
Мой день и эти дни без тебя забыты. Я в твоем мире, сегодняшней ночью я живу тобой, ощущая тебя, улыбаясь тебе, дотрагиваясь до тебя. Мечта — реальность. Реальность — мечта. Ну, как ты, родной? Что с тобой произошло за эти недели без меня? Я жду тебя, все время пытаясь и порываясь тебе звонить и отговаривая себя, что тебя наверняка нет дома (когда ты точно бываешь?), я хочу тебе звонить, когда я хочу, а не по расписанию, что это такое?, хочу звонить, когда умираю от желания тебя услышать и борюсь с собой, ты же знаешь, какая я сильная, и я всегда побеждаю (или проигрываю?), наступив на себя, как следует, каблуками. (Кстати, Игорь Палкин признал мою моральную силу, за столько лет он ее не видел, а сейчас он мне сказал, что я стала очень сильной женщиной. И прибавил: морально. Он — несчастный, ему не придется проверить мою физическую силу.) А физических сил много, поэтому я работаю и работаю, а что еще остается делать, когда тебя нет?
Завтра вечером у меня социологический семинар, встречусь со многими интересными людьми, в среду вечером иду смотреть балет в центре Линкольна (Lincoln center), а в четверг — просмотр фильма «Used people» — «Использованные люди», с Марчелло Мастроянни и Ширли Маклейн в главных ролях. Мы сейчас ходим на просмотры фильмов с моей подругой по колледжу Элизабет Парк, она член Союза Кино (американского) и перед выбором на премию «Оскар» может смотреть все фильмы бесплатно, последнее распространяется и на меня, если я с ней. Прошлую неделю мы посмотрели потрясающий фильм «Scent of a women» — «Запах женщины» — с Эль Пачино, который играл роль сына в «Крестном отце». Фильм произвел на меня сильное впечатление и дал несколько тем для размышлений, в частности, я пришла к заключению, что буржуазное общество, где происходит более глубокое развитие человека как индивидуума (в отличие от сов. соц. общества, где более развивается группа индивидуумов и положение к а ж д о г о внутри этой группы), дает более поразительные результаты при соприкосновении двух людей (независимо от пола), я бы сказала, более глубокие ассоциации и взаимоотношения… В социалистическом обществе человек как индивидуум более нивелирован и однозначен, из-за того что общество более однозначно, и в этом колоссальное отличие людей, выросших в кап. мире и соц. мире, при двух разных системах и т.п., я об этом еще должна думать, тра ля ля. Ну а каков результат отношений двух индивидуумов из разных социальных обществ и групп, мы уже убедились на нашем примере, и этот о п ы т очень для меня интересен, наверное, еще и потому, что я непосредственная участница.
Недавно я сделала еще одно открытие — думаю, что раньше я жила в Греции, и это знание пришло вдруг ко мне само и не уходит, и стоит мне закрыть глаза и настроиться, как я вижу себя в жарком климате, в городе с белыми домами и красными черепичными крышами, и на воде очень голубой, просто синей, и кожа у меня загорелая; теперь я знаю, почему так люблю пляж, и загар, и белые одежды, и т е б я, так как ты был со мной и тогда, да? А сейчас все время уезжаешь и ускользаешь, почему?
Мой дорогой baby, как же я скучаю по тебе, совсем не могу не чувствовать тебя так долго. Поэтому я стараюсь делать все, что в моих силах и не в моих, чтобы скорее увидеть тебя, а ты все такой же ко мне, тебя никто не похитил, нет? — одна мысль об этом меня делает больной, если не убивает.
Когда ты уехал, я целую неделю не могла прийти в себя, заболела морально, была сама не своя, как будто ты увез меня с собой, а здесь осталась одна оболочка, но и это прошло, и сейчас я опять весела и жизнерадостна, всем улыбаюсь и всех люблю, но тебя все равно больше всех. Я тебя целую всего, всего, особенно твое прекрасное тело, которое так люблю, — ...и прикасаться и смотреть... Напиши мне ответ, его можно передать с женщиной, которая уезжает 20 мая.
Напиши подробно о себе, кстати, я рада, что твои статьи напечатали.
Послушай, может быть, надо жить проще? а?
Как все завязано, переплетено, одно от другого зависит, почему так?
Я вот завишу от тебя.
                             Да?

                     Целую, целую, люблю и ничего не боюсь,

                                                                             Твоя Лера.

У меня начинала ехать крыша. Я не мог понять, как же Лера на самом деле ко мне относится. Любит? Или любит только на бумаге? Я хотел быть с ней, но она была далеко. Я хотел спать с ней, но рядом находилась Нелька. Я хотел удрать в Нью-Йорк, но не мог отважиться принять окончательное решение. Я не мог понять, как я сам отношусь к Лере.

Случилось несчастье.
Мой бедный старший брат пропал без вести. Или сгорел? Или ушел куда глаза глядят? Или его украли инопланетяне?
Он жил один. На даче. Шабашничал, помогал строить другим дачникам дома. Заработав деньги, тут же их пропивал. В день он выпивал пять-шесть бутылок водки.
Домик, в котором он жил, сгорел. Приехали врачи, милиция, я с моими несчастными родителями. Обгоревшего трупа, останков брата не нашли. Хотя еще догорали переплетенные отцом книги. Как бы там ни было — брата нет. Он считался у нас в семье неудачником. В этом земном мире он не нашел себя. Ничто его не интересовало. Он создал свой — ирреальный! — мир. Средство для этого он выбрал самое простое — водку.
Господи, мы с ним одинаковы. Только у меня вместо водки компьютер. Я тоже создаю ирреальный мир. Реальность не устраивает и меня. Я тоже живу один.
Господи, спаси и сохрани моих родителей!

Газета «Кулак — оплот капитализма», куда меня определил Леша Андроньев, меня вполне устраивала. Я выдавал одно интервью в неделю, мне за это платили приличные деньги. Самое главное — я не ходил на работу, был полностью свободен.
Интервью я делал с артистами, писателями, художниками, политиками — с различными интересными людьми. Правда, после примерно месяца работы мне они перестали быть интересны. Все говорили одно и то же. Видимо, я их так плохо обо всем расспрашивал. Я начал подумывать, как бы скорее удрать в Нью-Йорк.
Виза у меня была трехгодичная, Лера приглашала. В Москве серьезного дела для меня не предвиделось. Словом, я стал собираться в Америку.
Но тут как на грех познакомился с одной сексапильной дамой, которая оказалась франкофонкой. Она начала с такой любовью и нежностью вспоминать о Париже, что примерно через полчаса общения с ней я, легкомысленный московский дурень, решил:
— Еду в Париж.
Для этого, надо заметить, были определенные основания. Французский язык я знаю намного лучше английского. Кроме того, Париж намного ближе Нью-Йорка. Ближе и к Москве, и к Грифенроде, городочку, где жили моя дочь и бывшая жена.
Я начал готовиться к отъезду. Узнал, что для того, чтобы получить визу во Францию и журналистскую аккредитацию, нужно заручиться письмом из редакции, в котором главный редактор гарантировал бы направляемому в Париж корреспонденту зарплату.
Я сам написал письмо от имени редактора, пришел к Леше Андроньеву. Он тут же это письмо подписал. И даже пообещал мне, что сохранит зарплату.
В посольстве меня попросили показать письмо и журналистское удостоверение. И — буквально через час выдали визу на три месяца.
— После того как проживете во Франции три месяца, мы поставим вам визу на год, — сказали в окошечке.
Я не возражал.
Купил страховку, билеты на автобус, договорился с одним своим знакомым парижанином, что поживу у него несколько дней, прежде чем найду квартиру, и отправился в Париж. Лере написал, что уехал по делам во Францию.
Денег у меня было две тысячи долларов. На три месяца.