Махмуд Эсамбаев — легенда отечественной культуры. Все звания и титулы этого знаменитого танцовщика можно перечислять до бесконечности. Народный артист, Герой социалистического труда...
Но самое главное — он был удивительно добрым, щедрым, хлебосольным человеком.
В 1996 году мы разговаривали с Махмудом Алисултановичем у него дома, прежде всего, об истоках его творчества, его успеха, о малой Родине, о том, как и когда он впервые почувствовал себя артистом, ощутил невозможность не танцевать.
Этот текст он принял без единой поправки.

— Махмуд Алисултанович, Вы — знаменитый танцовщик. Однако у Вас нет фактически никакого образования. Талант-самоучка. Больше того, Вы не из артистической семьи, то есть никто Вас за руку в большое искусство не привел. Всего добились сами. Не так давно по телевидению показали фильм о великом Рудольфе Нуриеве, я впервые увидел родные башкирские места танцовщика. Знаете, впечатление непростое. Убогие, низенькие хаты, какая-то грязь непролазная, никакой эстетики и вдруг на этом фоне вырастает, точно цветок сквозь асфальт, гений. Что ж, выходит среда — это не самое главное для формирования художника?
— Самое главное — это огонь внутри человека. Всепоглощающая страсть к искусству. У Рудольфа, которого я хорошо знал, это было в полной мере.
Что касается меня, то Вы, Женя, правильно заметили, что я самоучка. Причем, в обучении танцам меня в детстве никто не поощрял. У моих родителей, простых чеченских крестьян, было четверо детей. Я — младший. Нас нужно было кормить. А не думать о чем-то эфемерном. И мой отец к танцам относился, мягко говоря, скептически. Он считал это делом, недостойным мальчика. А у меня страсть к танцам проявилась очень рано. Уже в три года я был популярен у нас в горах и в селах так, как впоследствии я не был популярен никогда, даже когда стал лауреатом многочисленных всесоюзных и международных конкурсов. Если свадьба — к отцу приезжали и просили: «Алисултан, дай мальчика, пусть потанцует». В общем, мне кажется, что не было у нас, в Чечено-Ингушетии, ни одной свадьбы, на которую не приглашали бы маленького сына Алисултана из села Старые Атаги.
Когда мне исполнилось семь лет, мы переехали в Грозный, отец купил маленький скромный домишко. Мы начали новую жизнь. Отец предупредил меня: «Про танцы забудь навсегда. Узнаю, что танцуешь, — убью. На одного в семье будет меньше. Мужчины имеют право танцевать только на праздниках, на свадьбе, например. Танцевать без повода нельзя».
Отец был очень строгим. Он, в самом деле, наверное, мог убить.
Но страсть брала свое. Я танцевал, не ставя отца об этом в известность. И однажды он узнал... Он меня не убил. Но избил очень жестоко. Красными прутиками по спине.
Спас меня случай. В школе уже все знали, что я хорошо танцую. И однажды меня вызвали в кабинет к директору и объявили, что я должен выступить на районной олимпиаде за честь нашей школы. Мне так и сказали: «Займешь первое место, значит, все мы на первом месте. Займешь последнее место — мы самые худшие!»
Я пришел домой и, повесив нос, рассказал обо всем отцу. Неожиданно он сменил гнев на милость: «Если школа посылает тебя на олимпиаду, значит, надо ехать. Станцуешь плохо — убью. На одного меньше в семье будет».
Это была его любимая фраза.
Я станцевал лучше всех. Остался жив. Меня даже наградили чемоданчиком из крокодиловой кожи. А школе вручили патефон. Кроме того, во время олимпиады меня досыта кормили, может быть, впервые в жизни. И тогда я уже окончательно понял — танцы бросать нельзя ни в коем случае. Они доставляют мне колоссальную радость, да еще и кормят за них! Что может быть лучше?! Однако отцу я опять не угодил. Он сказал: «Если бы ты танцевал очень хорошо, тогда тебя наградили бы галошами...» Но тон у него постепенно становился несколько мягче. Затем я победил и на городской, и на республиканской олимпиадах.
— А как Вы учились в школе?
— Я учился идеально... плохо. Кстати, больше всего знаний я почерпнул на улице, где и русский язык выучил. Хочу Вам заметить, что в ту пору нам, грозненским мальчишкам, и в голову не могло прийти различать людей по национальному признаку. Все мы жили дружно — русские и чеченцы, евреи и татары. Существовало только два понятия — плохой и хороший человек. Но, видимо, во дворе я проводил слишком много времени. В шестом классе меня из школы просто выгнали. Я получил следующую справку. «Справка дана М. Эсамбаеву, что он отчислен из шестого класса за неуспеваемость». Подпись директора школы, завуча. Печать. Все было написано по-русски. По счастью, мой отец русского языка не знал.
Я пришел домой, показал справку и соврал: «Папа, видишь, какой мне документ дали. Сказали, чтобы больше я в школу не ходил. Сказали, что надо мне идти танцевать!»
Отец почесал в затылке и грустно согласился: «Если в школе так решили, значит, и впрямь надо идти танцевать».
Я устроился в танцевальный ансамбль. Первую зарплату я принес домой в размере трехсот рублей сорока копеек. Мне было лет тринадцать. Я все до копейки отдал отцу. Он не поверил своим глазам: «Скажи честно, за что тебе дали такие большие деньги?» «За танцы». «Не верю. Пойдем к тем людям, которые тебе дали такие деньги».
Мы пошли к бухгалтеру ансамбля. И он подтвердил отцу, что деньги в самом деле даны за танцы.
Отец парировал со свойственной ему манерой: «Теперь понятно, почему мы все так плохо живем, платите деньги непонятно за что. А настоящим труженикам не платите ничего».
Всю дорогу домой он меня ругал.
Но уже было поздно, я стал артистом. Я твердо знал, что это мое призвание.
С тех пор я сменил множество коллективов, объездил полмира. Я работал в Грозненском цирке, Киргизском оперном театре, Алма-атинском театре, в Пятигорской оперетте, ездил в зарубежные гастроли с труппой Большого театра, даже в черную годину, когда всех нас, чеченцев, и меня в том числе, сослали в Казахстан, танцевал и там. А ссылку я провел на станции, которая находится недалеко от города Акмолинска.
— Махмуд Алисултанович, за плечами у Вас интереснейшая, яркая жизнь. Какими выводами о ней Вы хотели бы поделиться с читателями?
— Я думаю, главное в жизни — найти свою дорогу. Тогда все будет легко. Ведь если вдуматься, труд балетного артиста — каторжный труд. Если страстно не любить это дело. А если любить, обожать, то это вообще не труд. Праздник.
— Жалко только, что не так много праздников в нашей сегодняшней жизни. Особенно у Вас на Родине.
— Когда я думаю обо всем, что случилось в Чечне, у меня к горлу мгновенно подступают слезы. Для меня это самая большая трагедия в мире. Вы знаете, еще до начала войны я говорил практически всем членам правительства России, что нельзя воевать с чеченцами, ни к чему хорошему это не приведет. Говорил это и президенту. Всем говорил. Никто меня не послушал. Сейчас у меня большая надежда на Александра Ивановича Лебедя. Я уверен, что будущее за ним, за такими, как он. Главное — не затоптать росточки мира. Помнить простую давнюю истину — худой мир лучше хорошей войны!