Сергей Бондарчук:
«МНЕ СКРЫВАТЬ НЕЧЕГО!»
«МНЕ СКРЫВАТЬ НЕЧЕГО!»
С детских лет в моей памяти светлый, высокий образ Андрея Соколова из фильма «Судьба человека», блистательно сыгранный актером и режиссером Сергеем Бондарчуком. Как это ни нахально прозвучит, мы с Сергеем Федоровичем общались довольно долго. Мы с ним работали над огромным интервью, в котором он отвечал на все болезненные вопросы. В чем только не обвиняли Бондарчука. И в том, что он чуть ли не погубил Шукшина, «прокатил» фильм Тарковского на Каннском кинофестивале, создал специфический семейный синдикат...
Я в 1990 году служил одновременно в двух газетах — «Семье» и «Совершенно секретно». Я позвонил Сергею Федоровичу и спросил у него:
— Готовы ли Вы ответить на самые острые, нелицеприятные вопросы, которые я Вам задам.
Бондарчук сказал:
— На любые. Мне скрывать нечего. Приезжайте.
Через пятнадцать минут я находился на улице Горького, в квартире знаменитого актера и режиссера. И начал задавать вопросы в лоб. Мой наглый интервьюерский «обстрел» не смутил Сергея Федоровича. Он отвечал на все вопросы в течение нескольких часов. А потом утвердил текст, только вписав от себя несколько ключевых фраз. В полном объеме это интервью, проливающее свет на ряд щекотливых, интереснейших тем, публикуются впервые. Раннее фрагменты нашей беседы были опубликованы в газетах «Семья» и «Совершенно секретно», а также в моей давней книжке «Личная жизнь звезд».
Публикую этот текст ради исторической правды. В том виде, в каком он был написан в 1990 году, прочитан и утвержден С.Ф. Бондарчуком.
— Сергей Федорович, Вы антисемит?
— Такого понятия для меня вообще не существует. Для меня существуют плохие и хорошие люди. Я воевал вместе с евреями на фронте, мой близкий друг Миша Замерфельд, кстати, Ваш коллега, пишет заметки в «Советскую культуру», у меня много товарищей среди писателей, кинематографистов-евреев. Однако должен сказать, что для меня существуют такие понятия, как сионизм, масонские ложи. К сожалению, сейчас об этом практически ничего не говорится, но не стоит забывать, что Свердлов отдал приказ об уничтожении одного миллиона казаков, приложил руку к этому варварскому истреблению и Троцкий. Я считаю, что сионисты погубили и Шолохова, который, конечно, вызывал у них ненависть, ведь он писал о бедствиях, несчастьях казаков. Я уверен, что официальная телеграмма, которую я получил от бывшего заместителя председателя Гостелерадио о том, что тринадцатисерийный фильм «Тихий Дон», работу над которым я завершил, нецелесообразен, — это тоже происки сионистов, боящихся правды об уничтожении казачества.
— Как Вы относитесь к Сталину?
— Если раньше я полушутя, полусерьезно говорил, что я — сталинист, то теперь, когда Гласность открывает нам новые — жуткие! — страницы истории, ни в шутку, ни всерьез сталинистом я себя назвать не могу. Если положить на чашу весов доброе и зло в Сталине, его поступки, черты характера, о которых писал Ленин, то злое перевесит. Поэтому я не сталинист. Но вместе с тем я считаю, и отрицать это было бы, по крайней мере, легкомысленно, что Сталин — огромная фигура нашей истории, сложнейшая, трагедийная личность.
— Я слышал, Вы снимались в фильме Юрия Озерова «Сталинградская битва» в роли отца народов.
— Не снимался, но сделал кинопробы. Поначалу я согласился сниматься, потом отказался. Не потому что не та конъюнктура или я испугался. А просто считаю, что нет пока такого сценария, который бы показал характер этого человека. Объемно, выпукло, объективно. Такую роль нельзя играть мимоходом, вскользь. Сценарий «Сталинградской битвы» не стал, увы, в этом смысле для меня откровением. Я больше мог бы сказать.
— Вы знали лично Иосифа Виссарионовича?
— Лично я его не знал, но он, как ни странно это прозвучит, знал меня. По творчеству. Многие фильмы, в которых я участвовал, Сталин смотрел до выхода их в широкий прокат. Делал к ним замечания, поправки. Так было с моими ролями и в «Молодой гвардии», и в «Кавалере Красной Звезды», и в «Тарасе Шевченко». Но это, я полагаю, тема отдельной обширной беседы. Поговорим об этом в другой раз.
— Давайте разберемся до конца в печальной истории с Андреем Тарковским. Правда ли, что Вы сделали все для того, чтобы фильм великого режиссера не получил на Каннском фестивале в 198З году главного приза?
— Я был на том фестивале членом жюри, не председателем. Одним из нескольких. Даже если бы я проголосовал против (а согласитесь, на это я имел полное право!), то все равно бы не решил исхода дела. Но самое смешное в том, что я-то проголосовал «за»!
Я всегда ценил и ценю творчество Тарковского. Именно в объединении, которым я руководил более двадцати лет, Андрей сделал свою первую картину «Иваново детство». У нас установились с тех пор дружеские отношения. Я защищал в самых высоких инстанциях его ленты «Солярис», «Страсти по Андрею» («Андрей Рублев»), я призывал его в некоторых случаях к разумному — спасительному! — компромиссу. Например, когда «Рублева» не хотели выпускать в прокат, я стал уговаривать художника:
— Андрей, смилостивься! Пойди на небольшие уступки, убери ты этого горящего теленка, писающую в храме женщину, но сделай так, чтобы картину увидели зрители! Такие же советы ему давали и Герасимов, и Чухрай, и многие другие режиссеры. И в результате картина вышла, правда, сначала за границей, а потом уже у нас.
— Значит, отношения у Вас были самые душевные, безоблачные?
— Так я сказать не могу. У нас имелись некоторые творческие разногласия. Я всегда говорил, что искусство — это хлеб насущный, а не пирожное, что есть фильмы, в том числе, я думаю, и фильмы Андрея, рассчитанные на узкий круг рафинированных зрителей, на элиту. Я же всегда стремился к тому, чтобы мои фильмы посмотрело как можно больше зрителей.
— Видимо, это удавалось не всегда?
— К сожалению, да. Например, «Степь». Она вышла в летний сезон. И собрала только три миллиона зрителей. Это меня, конечно, очень огорчило. Но почему-то никто не помнит, что, скажем, мой фильм «Война и мир» купили сто десять стран и его несколько раз показывали по ЦТ, покупают до сих пор (я сделал второй вариант). А в Мексике эту картину показывали на протяжении восьми часов без рекламы, без перерывов. Таким образом, если подсчитать сколько я заработал валюты, то у меня нет сомнений, что картина «Война и мир» займет первое место среди советских лент. Но почему-то об этом никто не пишет, пишут только о том, сколько было сделано пушек, снарядов... для фильма, о том, сколько он стоил. Почему-то никто не пишет и о том, что «Судьбу человека» посмотрели триста миллионов человек. А это рекорд СССР. Но, кажется, мы отвлеклись от темы нашего разговора.
— Согласен. Напомню, что мы говорили о Ваших взаимоотношениях с Андреем Тарковским. Неужели между вами никогда не пробегала черная кошка. И разногласия были только творческого характера?
— Бывали, конечно, неприятные эпизоды. Помню, в Доме кино шла премьера картины «Они сражались за Родину». Я вышел из зала — очень нервничал. Пошел в ресторан. Увидел: сидит Тарковский с группой других режиссеров. Я сказал: «Андрей, мне было бы очень интересно узнать твое мнение о работе, посмотри ее, пожалуйста».
Он что-то ответил, не помню что, но так и не посмотрел. Это меня очень обидело.
— А в Италии вы встречались?
— Встречались. Но до принятия им окончательного решения остаться на Западе. Мы встречались, когда он снимал «Ностальгию». Андрей приглашал меня на день рождения, на встречу с иностранными продюсерами.
— Если не ошибаюсь, Вы — первый советский актер, снимавшийся за границей, у легендарного Росселини, в частности. Вы — первый советский режиссер, удостоившийся высшей премии Американской академии «Оскар» за лучший фильм года — за «Войну и мир».
— Да, и, кстати, почти все деньги, заработанные за границей, передал советскому государству, в отличие от многих...
— От кого?
— Когда между «Мосфильмом» и итальянской стороной началась денежная тяжба насчет «Ностальгии», директор «Мосфильма» Николай Сизов, который поручился за Тарковского перед его отъездом в Италию, ездил и уговаривал Андрея положенную часть денег отдать советскому государству, но, кажется, так и не уговорил.
— Вам часто ставят в вину, что Вы, а не Тарковский поставили «Бориса Годунова».
— Я подал заявку на «Годунова» лет пятнадцать тому назад. Все знали, что это моя давнишняя заветная мечта. Андрей в ту пору, по-моему, и режиссурой-то еще всерьез не занимался. Кстати, он поставил «Годунова». Оперу. В Англии. Еще до своего окончательного отъезда. Должен сказать, что на Западе Тарковский вообще сделал ряд необъективных заявлений, в частности, о том, что ему не давали работать. Это не так. Он ставил, что хотел. Хочешь Достоевского — ставь!
— А Вам, Сергей Федорович, давали?
— Мне тоже давали, но какой ценой! Все картины выходили с кровью. Например. Приближалось тридцатилетие победы над фашизмом. Меня вызвали в высокую инстанцию и предложили поставить фильм по только что вышедшей книге писателя Брежнева Леонида Ильича «Малая земля». Я решил, что фильм буду делать не о Брежневе и Суслове, а о действительно великом человеке, о котором снял бы картину и сейчас, — о Цезаре Куникове. Его, считай, послали на верную смерть, а он закрепился со своими десантниками на Малой земле. Итак, я дал согласие. «Мосфильмовцы» отбили сладкоголосую телеграмму Леониду Ильичу. Мол, снимем, как надо, не беспокойтесь.
Ждали ответа долго. Но ответа так и не последовало. А без разрешения автора — как же снимать?! Говорят, Суслов посоветовал Брежневу повременить... Так до сих пор, наверное, и лежит та наша телеграмма под сукном. Впрочем, и слава Богу.
В то же время вызвал меня маршал, министр обороны А.А. Гречко и предложил снять фильм по его книге «Битва за Кавказ»:
— Создадим все условия, только сделайте. Есть тут у нас один сценарий, который нас не устраивает. Сделайте свой. И поставьте фильм! Актер на главную роль у меня есть. Он уже с удовольствием согласился. Это Василий Лановой.
Я отвечаю:
— Но ведь я не сценарист, не получится ничего, наверное.
Он:
— Получится.
И как бы в знак особой любви ко мне, которая, наверное, по его мнению, должна была меня бесконечно вдохновить, берет книгу и пишет на ней очень добрые слова.
Потом я показывал некоторым военнослужащим эту книгу, так они вставали по стойке смирно. Но это было потом, а пока я все же настоял на том, что должен подумать. И... принял решение снимать фильм по произведению другого, не менее талантливого автора, Михаила Александровича Шолохова, по книге «Они сражались за Родину». И снял. Гречко об этом узнал, позвонил мне:
— Такого-то, такого-то, в 17.20 ко мне. С новым фильмом.
Я пришел. Вижу: собрали весь генералитет. Чувствую: сейчас меня будут тихо убивать. Ждать пришлось не очень долго. Началась проработка. Каких только я тогда упреков от генералов не выслушал! Они, кстати, прежде чем выступать, очень пристально смотрели на Андрея Антоновича. Обвиняли меня в следующем: «И офицеры не так показаны, и солдаты, и не награждены герои в финале фильма». То есть, претензии предъявляли самые разнообразные и противоречивые, и в итоге Гречко передал мне длинный, убийственный список поправок, которые я обязан был сделать.
Вышел я оттуда черный. И дал себе зарок — никогда больше фильмов о войне не снимать. И вот, вроде, держу слово.
— А поправки-то, поправки сделали?
— Три-четыре от силы. Изловчился как-то. Но фильм все же вышел. Как всегда заступился Шолохов. В итоге фильм вышел не к 30-летию Победы, а к 70-летию Шолохова.
— А как появился другой Ваш фильм, по-моему, один из самых Ваших лучших — «Судьба человека»?
— Это тоже отдельная история. Я ведь не только снялся в этом фильме в главной роли, но и поставил его. Я был первым советским актером, которому позволили снимать. Но опять же — с каким боем! Тогдашний директор «Мосфильма» говорил мне: «Ну, зачем тебе это надо, ты известный актер, какого ляда ты лезешь в режиссуру?!»
Но для меня снять этот фильм было вопросом жизни! ЖИЗНИ! Но когда я все же стал снимать картину, начались чудовищные проработки на худсоветах. Мне, фронтовику, бросали такие упреки: «Этот фильм нельзя показывать, он оскорбляет достоинство тех, кто прошел войну. Где это Вы видели советских безработных?» И т.д. и т.п. Особенно негодовал Столпер, царство ему небесное.
— А кто заступился?
— Шолохов, как всегда, и здорово помог замечательный Каплер. Фильм вышел, но с какими поправками, с какими потерями! Теперь этого не восстановить. И подобных примеров я могу привести без счета. Только разве от этого мне станет легче?
— Сергей Федорович, расскажите о том, как Вы работали над «Тихим Доном». Журнал «Огонек» писал, что Вы хотели пригласить на роли Григория и Аксиньи зарубежных актеров...
— Знаете, когда я работаю, то замыкаюсь в себе, отключаюсь. Ну а вы, журналисты, народ такой... Вы все время лезете в душу, чего-то спрашиваете. Вот и во время работы над «Тихим Доном» звонили репортеры, спрашивали о главных исполнителях. Я, имея хохляцкий характер, (а мы, украинцы, без юмора жить не можем) отвечал весьма саркастически, с усмешкой. Кажется, меня не поняли. Я, например, говорил, что снимать будем на Миссисипи, в роли Григория — Ричард Бартон (он уже давно умер) в роли Аксиньи — Элизабет Тейлор. Вот и вся история, а кампанию вокруг этого раздули — не приведи Господи!
— Вам, Сергей Федорович, конечно, очень тяжело и оттого, что Вас обвиняли и обвиняют до сих пор в смерти Василия Шукшина.
— Я знаю эти отвратительные слухи. Даже Виктор Астафьев у меня недавно спросил: «Правда ли, что во время съемок ты уехал за границу, оставил группу на произвол судьбы, артисты в это время пили? В результате — смерть Шукшина».
Но я никогда не уезжал со съемок фильма «Они сражались за Родину». Мы так были увлечены общей работой, что даже детей своих с Васей не поехали отвести в школу, в первый класс. Хотя очень хотели.
У нас с Васей была такая молчаливая мужская дружба, такое духовное единение, такое понимание, что как только языки у этих негодяев поворачиваются порочить это? Я, как мог, помогал Шукшину. Наше объединение пригласило его на «Мосфильм» снимать «Калину красную», узнав, что у Васи сложности со студией имени Горького. Я договорился с Ермашом. Тот пошел навстречу. Вася сделал фильм. Пошли просмотры, мы должны были показывать фильм в ДК Госплана. Народу скопилось видимо-невидимо, во дворе все спрашивали лишний билет. Но за несколько минут до начала сеанса вышел на сцену какой-то человек и объявил, что премьера отменяется. Вася сидел нервный, желваки ходили на скулах. Аж побелел. Увидев такое дело, я кинулся к директору: «Фильм мы будем показывать в любом случае!» И показали. Фильм зритель принял на «ура». Все поздравляли Шукшина, просили автографы, обнимали его, целовали. После этой премьеры «Калина красная» победоносно пошла в кинотеатрах страны.
В нашем же объединении мы решили, что Шукшин поставит «Степана Разина», включили эту работу в план. Вася стал писать сценарий (потом уже роман), подбирать группу, выбирать натуру. Но мы знали, что у него язва желудка (а с ней шутки плохи, я знаю, сам язвенник), и мы буквально силой отправили его подлечиться в хороший санаторий. На месяц.
— А на сердце он жаловался?
— Да в том-то и дело, что никогда в жизни. Я об этом ничего не знал, к несчастью. Жалоб на сердце от него никогда не слышал. Иначе я бы, конечно, добился того, чтобы он подлечился и от сердца. Но я не знал. Перед тем, как он уехал в санаторий, мы даже поговорили на предмет участия его в фильме «Они сражались за Родину» в роли Лопахина. Он очень заинтересовался, оживился, сказал, что хочет посмотреть, как я работаю и (не сочтите за нескромность, он действительно так сказал) поучиться у меня.
Я ответил: «Да чему уж, Вася, учиться?..» Но он объяснил: «Я хочу посмотреть, как ты распоряжаешься с большими формами, с таким огромным количеством людей, это мне пригодится при съемках «Разина».
Как только Вася подлечил язву, мы поехали снимать, много работали. Ездили в гости в Шолохову.
— Почему все же, на Ваш взгляд, Шукшин так рано ушел из жизни?
— Я хочу сказать следующее: Вася жил, не щадя себя, работал на износ. А люди, для которых он работал, очень часто не поддерживали его, а, наоборот, травили. Например, опубликовал он в «Литературке» очень резкую статью о нашей — «самой лучшей в мире»! — медицине. После этого пошли пачки раздраженных писем. Дескать, Шукшин опорочил нашу медицину, а вместе с ней и всю нашу социалистическую Родину. Или такой эпизод: получил Вася письмо от Константина Федина, в котором говорилось, что Шукшину необходимо расстаться с кинематографом, писать и только писать. Очень тяжело Василий переживал это послание. Я успокаивал его: «Поступай, как тебе душа велит, делай что хочешь!»
«Но ведь я должен что-то ответить Федину», — отвечал мне Вася. Он очень переживал. Безусловно, подействовал на ранимое сердце художника и страх, который он испытывал после выхода «Калины красной». Дело в том, что мы снимали в таких местах, где жило много бывших заключенных, и они могли не простить Шукшину и его брату, который в то время находился в заключении, такой правдивой и нелицеприятной картины. И, наконец, я не могу не сказать и о том, что когда заканчивали снимать «Они сражались за Родину», жена Василия, Любовь Федосеева-Шукшина, находилась в Болгарии. Вася часто звонил туда, но никак не мог ее застать, звонил в гостиничный номер и ночью, но опять безрезультатно. Первый день, второй, третий... Его терзали мучительные догадки. Он очень страдал. Мы, как могли, успокаивали его: «Да ничего, успокойся, Вася, может, какие-то там неотложные дела?» Но, конечно, он не успокаивался. Желваки опять ходили ходуном на нервных скулах.
— Василий Макарович скончался на съемках «Они сражались за Родину». Расскажите о последнем его дне, об этом практически никто не знает.
— Да, почти никто не знает. Я рассказывал об этом в документальном фильме Федосеевой, но данный фрагмент вырезали. Я хорошо помню, что в тот день Василий звонил в Болгарию жене, в тот же день он ходил в баню по-черному, а потом пил крепкий чай из трав. Именно там, в бане, он и почувствовал себя плохо, пожаловался на сердце Георгию Буркову, но врача, к несчастью, в экспедиции не было. Да, еще в тот день Василий пил кофе, но, как потом говорил анатомирующий врач, это наоборот стимулировало работу сердца. Утром я начал съемку, в которой Шукшин не должен был участвовать. Вдруг вижу: бежит какой-то человек и кричит: «Вася умер». У меня в глазах так и почернело, земля стала уходить из-под ног.
— Вас часто упрекают в том, что Вы никак не отреагировали на смерть Шукшина, не были на его похоронах, не выступили в печати, на ТВ.
— Во-первых, на похоронах мы с группой были. Во-вторых, когда я узнал, что Шукшина хотят похоронить на обычном кладбище, я поехал в Комитет и из кабинета председателя Госкино позвонил по вертушке Виктору Васильевичу Гришину. Убедил его в том, что Шукшина необходимо похоронить на Новодевичьем кладбище.
Ну, как эти люди не понимают, что я не мог отойти от горя. Я Васю собственными руками привез в самолете. Не хотел потом нигде выступать: ни по ЦТ, ни в печати, отказывал вам, журналистам. Чем больше горе — тем меньше слов.
— Вы уверены, что Шукшин умер своей смертью?
— Ну, у меня были разные догадки... Во всяком случае, мне тогда казалось, что его могли убить, слишком многих он раздражал своим талантом. Бездарностей всегда раздражает, когда рядом с ними самородок. Поначалу вешали на него ярлыки, что он дремучий, чуть ли не из пещеры вышел. Но какой же он дремучий, когда был учителем, директором школы?! Ну да Бог им судья!
Только грустно, что после смерти в друзья к нему стали записываться такие люди, которым он при жизни и руку-то побрезговал бы подать.
— С этим ясно. А почему Вы сейчас не снимаете?
— Знаете, когда я не снимаю, то занимаюсь другими вещами: пишу сценарии, рисую, занимаюсь с детьми, внуками, которых у меня трое и еще одна внучка, вожусь в огороде, сажаю деревья. Еще много лет назад я посадил вокруг своей дачи пятьдесят шесть березок, они уже выросли, красивые такие, я даже не думал, что доживу до их зрелости.
За время, что не снимаю, я довел до ума сценарий «Тараса Бульбы», который мечтаю поставить уже много лет, но и сейчас не могу. Я просил об этом и министра культуры, и секретаря по идеологии ЦК КПСС Медведева, но результатов пока никаких.
— Так что пока будете заниматься огородом, да?
— Я не жалею об этом. Кстати говоря, знаете, какие я странные огурцы посадил в этом году, даже не огурцы вовсе, а патиссоны. Зелени было невпроворот, а плодов — с гулькин нос. Так и в жизни часто бывает.
— А вообще урожай хороший был?
— Очень плохой, ничего не выросло. Хотя и работал очень много.
— Сергей Федорович, расскажите, пожалуйста, о Вашей семье, это очень интересно, ведь о ней отзываются порой как о могущественном клане Бондарчуков.
— Да никакого клана нет. Есть просто большая творческая семья, состоящая из нескольких, я надеюсь, одаренных людей. Кстати, я люблю такие слова Толстого: «Если порочные люди связаны между собой и представляют силу, то людям честным надо сделать то же самое. Ведь как просто!» Дочь моя от второго брака, Наташа, режиссер, актер. Она училась, как и я, и ее мать, Инна Макарова, у Сергея Аполинарьевича Герасимова. Сейчас мы живем порознь. У Инны другой муж, Наташа замужем за актером Николаем Бурляевым. Я сейчас живу с женой, Ириной Скобцевой, и двумя нашими детьми, Федей и Аленой. Алена работает в театре имени Моссовета, Федор учится на четвертом курсе ВГИКа, не женат пока.
— Сергей Федорович, как Вы относитесь к актерским династиям? По-моему, нередко это становится просто обыкновенным, как говорят, блатмейстерством. Дети приходят в искусство при помощи пап, мам, а сами ничего из себя не представляют.
— Что касается моих детей, то я их за ручку в кинематограф не вел. Никого. Наоборот, даже противился этому. Но дети все равно своего добились. Так, например, Алена поступила в Школу-Студию МХАТ под чужой фамилией. Но вместе с тем, я не против актерских династий. Что ж мы будем опять от генетики открещиваться, называть ее продажной девкой империализма? Нет, от генов никуда не скроешься, как и от самого себя. Я считаю: не важно чей ты сын или дочь, главное, чтоб были способности. И я брал к себе в мастерскую во ВГИКе детей актеров, режиссеров. И не жалею об этом. У меня учились и Андрей Ростоцкий (еще будучи школьником десятого класса), и Даша Шпаликова, и Аня Тихонова, и Сережа Чекан, и Оксана Дупак, и многие другие талантливые ребята, которые сейчас с успехом играют в театре, кино.
— Сергей Федорович, в «Борисе Годунове» снялась чуть ли не вся Ваша семья, может быть, этот фильм и о ней тоже?
— Может быть, может быть. Ведь когда снимаешь картину, в нее вкладываешь всю душу. Свою, а не чужую. Это нормально. И я считаю: то, что в фильме участвовали мои дети Алена и Федя — это удача картины. Ведь даже по возрасту они соответствуют своим героям и, конечно, похожи на них, что было крайне важно для воплощения режиссерской идеи. Впрочем, ребят и на роли-то эти пригласил не я, а мои помощники.
— А с внуками Вы занимаетесь?
— С Костей, сыном Алены, ему четыре года. Мы же все вместе здесь на улице Горького живем: и Алена с мужем, и Федька, и мы с Ириной Константиновной.
— Что Вы сейчас читаете?
— Читаю каждый день, выписываю огромное количество изданий. Это формальный ответ на Ваш вопрос. Если же Вы действительно хотите узнать ч т о я читаю (помимо периодики), то Вы должны зайти в «Ленинку» и посмотреть мой читательский академический абонемент. Вы увидите очень длинный, огромный список. Предмет, о котором снимаю фильм, я изучаю до самых мельчайших, микроскопических подробностей. Иначе нельзя в кинематографе.
— Я вижу у Вас на полках много книг по истории музыки, много иностранных изданий.
— Да, музыка — это моя страсть.
— А языки знаете?
— Могу объясняться по-итальянски и по-английски, но не очень хорошо.
— Какому журналу Вы отдаете предпочтение: «Огоньку» или «Нашему современнику»?
— Ну, конечно, «Нашему современнику». «Огонек» — это желтая пресса, вон их как недавно по ЦТ пропесочил маршал Вахрамеев за лживые материалы о советской армии. Коротич и его команда все сделали для того, чтобы прекрасный писатель и честнейший человек Юрий Бондарев, которого я знаю очень давно, не прошел на выборах.
— Сергей Федорович, мой репортерский принцип таков: никогда не оспаривать интервьюируемого, главное — показать его взгляды и характер, но сейчас не могу Вам не возразить. Дело в том, что я хорошо помню статью моего товарища Владимира Вигилянского «Гражданская война в литературе», опубликованную в «Огоньке». В этой статье автор на языке математических выкладок, совершенно хладнокровно, без эмоций показал: сколько — очень много! — издавались в эти годы Бондарев, Проскурин и другие высокие начальники, и сколько — до боли мало — издавались книги великих Платонова, Булгакова, Пильняка...
— Я Вас понимаю, но могу сказать лишь одно: книги Бондарева в это время раскупали в одно мгновение, их было не достать. Я сам тому свидетель, на черном рынке за них платили огромные деньги. А значит, и тиражи такие были оправданы. Другое дело, плохо, что других талантов не печатали, но это уже другой вопрос.
— Значит, Вы полностью на стороне Бондарева?
— Да, и не верю клеветническим, грязным статьям о нем, как не верю и таким же пасквилям о себе самом. А то, что он пишет, мне очень нравится. И как человек он тоже мне симпатичен. Вот сегодня звонил мне, просил пойти вместе с ним к Рыжкову пробивать садовые участки для кинематографистов, больше-то некому хлопотать.
— Неужели у Вас и на это времени хватает?
— Времени в обрез, но и не помочь людям нельзя. А вообще, загрузка, конечно, колоссальная. Я — член разных коллегий, редколлегий, комитета по Ленинским премиям, депутат Верховного Совета РСФСР, это далеко не все.
— Расскажите о Вашей депутатской деятельности.
— Я — депутат со стажем. Пяти созывов. Более двадцати лет занимаюсь этой деятельностью. И сейчас один раз в месяц принимаю своих избирателей, у меня есть специальный кабинет в Тимирязевском РК КПСС. Если б Вы хоть один часок посидели бы там вместе со мной, у Вас, наверное, голова бы опухла — столько тяжелых вопросов приходится решать.
— Ну и как, решаете?
— Процентов на сорок. Пробиваем квартиры, площадки для детей, а зачастую и доказываем, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Так недавно я, кажется, внушил избирателям, жителям одного двора, что если они не построят площадку для игры детей, ее не построит никто. Надежды ни на кого, кроме как на самого себя, нет.
— Сколько Вам платят за депутатскую деятельность?
— Сто рублей, но у меня есть секретарь, ведущий дела. Естественно, я отдаю деньги ему.
— Сергей Федорович, сейчас время покаяний. После фильма Тенгиза Абуладзе это слово становится для нас все более и более привычным. Я, конечно, не священник, но все же, есть ли и у Вас какие-то грехи, которые Вы признаете сами, а не придумывает за Вас «Москва-молва»?
— Я могу покаяться в том, что очень мало времени и внимания уделял семье, родителям, детям, Ирине. Очень мало. Грешен и в том, что мало уделял внимания себе, не лечился вовремя, запустил свои болячки, а теперь вот расхлебываю. Пожалуй, это и все мои тяжкие грехи. Я никогда не занимался клеветой, интригами-сплетнями, подсиживанием. Даже если бы я захотел сделать кому-нибудь пакость, то на это у меня не было и теперь нет времени и желания. Я много работал и продолжаю работать. Мои роли, мои фильмы — моя жизнь! (Подчеркнутые слова Сергей Федорович Бондарчук написал мне собственноручно. — Е.С.)
— Видимо, у Вас перед глазами всегда стоял положительный пример, которому Вы следовали?
— Для меня очень важен пример отца и Михаила Александровича Шолохова. Отец сначала работал шорником (сапожником), потом на кожевенном заводе, делал ремни, увлекся общественной работой, его послали агрономом на село в числе двадцатипятитысячников. Работал в отстающем колхозе под Ейском, стал председателем колхоза. Это был человек очень порядочный и неуправляемый, терпеть не мог, когда им кто-то понукал, не допускал, чтобы им руководили. Его черты характера передались и мне.
И пример Шолохова всегда перед моими глазами, особенно, когда меня пытаются с головой окунуть в дела кинематографического союза. Я всегда вспоминаю слова Михаила Александровича, которые он говорил Фадееву: «Пиши, Сашка, больше пиши!»
— Но сам-то Михаил Александрович не писал долгие годы.
— А я вот недавно разговаривал с его сыном, Михаилом Михайловичем. Он мне признался, что отец до конца дней своих писал, переписывал «Тихий Дон», роман его не удовлетворял, как всех великих людей не удовлетворяет их творчество.
— А Вы не в курсе шумной истории насчет того, что Шолохов якобы лишь переработал чьи-то чужие дневники и на основе их написал «Тихий Дон»?
— Это грязная ложь, даже американцы на компьютерах это определили. Эта ложь очень угнетала ранимого художника, поэтому, думаю, он и жил вдалеке от столицы — в станице, подальше от сплетен.
— Сергей Федорович, Вы приехали в Москву из Украины, никакого блата, знакомств, естественно, у Вас не было. Расскажите о Ваших первых днях в столице, которая, как известно, слезам не верит.
— Сначала я учился в Ростовском-на-Дону театральном училище, которым в то время руководил непревзойденный Завадский, потом армия, война. После войны я приехал в Москву, и мой друг Евгений Моргунов отвел меня во ВГИК.
— Вы мечтали стать киноактером?
— Нет, просто Моргунов настоял, а я послушал. И теперь, право, не жалею. Впрочем, это был не первый мой приезд в Москву. В самый первый — я хотел поступать в училище при Театре Революции (ныне театр имени В. Маяковского), но я не дождался экзаменов. Жить было негде, три дня я проторчал на вокзале, а потом, не солоно хлебавши, возвратился в Ейск. Еще в те годы я страстно мечтал попасть на учебу во МХАТ, но даже не рискнул туда зайти — оробел. Потом, когда я уже чего-то добился в искусстве, меня приглашали туда работать, предлагали роли Лопахина и молодого Сталина, но я уже расхотел. Так бывает.
— А как Вы относитесь к кино-театральной критике?
— Отрицательно. Недавно мне позвонила одна ученая барышня и начала меня укорять за это, приводить длинный список современных критиков. На что я ей ответил: «А Белинский все же лучше!»
— Какие Ваши творческие планы?
— Вот планы я люблю с некоторых пор держать при себе. После одного случая. Несколько лет назад я задумал снимать фильм о Джоне Риде. Поехал со сценарием, который был написан мной в соавторстве с Валентином Ершовым, в Штаты, показал его актеру Уорену Бити (его я пригласил на главную роль), он прочитал сценарий и ответил, что сниматься в антиамериканском фильме не намерен. Но какое-то время спустя выпустил картину «Красные» (этот фильм вышел одновременно с «Красными колоколами»), в котором, мягко говоря, позаимствовал у нас с Ершовым целые эпизоды. С тех пор я очень осторожно делюсь с людьми своими замыслами, идеями. Но уж раз у нас сегодня такая откровенная беседа, то скажу, что не так давно Дино де Лаурентис предложил мне снимать фильм о Екатерине Великой. Мы встретились, обсудили план фильма. Но спустя некоторое время из Америки почему-то пришла телеграмма с отказом. Однако сценарист Крис Брайян обратился к другим магнатам кинобизнеса. И вот вроде бы дело налаживается. Поступило также предложение из Югославии снять фильм о драматических событиях в Косове. Тоже сейчас ведутся переговоры. Но, честно говоря, я еще колеблюсь. По ряду причин. Одна из них в том, что опять про меня мои же друзья будут говорить, что я сертификатный режиссер, то есть — снимающий за валюту, опять грязные сплетни поползут, знаете, как я устал от всего этого!
— Сергей Федорович, а Вы, видимо, нередко снимались и снимали за рубежом?
— Я снимался в Югославии в «Битве на Нере» в великолепной компании американских голливудских «звезд»: Орсона Уэллса, Юла Бриннера... Играл вместе с Жозефиной Чаплин, дочерью великого артиста, в фильме «Вершина Зелен Гора», ГДРовском «Эрнст Шпеллер», в некоторых других. Помню, интересный затевался проект: фирма «Понти» предложила мне снять фильм с Софи Лорен в главной роли, но потом по вине, кажется, «Совинфильма» картина не состоялась.
— Вам сильно вредили?
— Не то слово. То за меня просили по два миллиона долларов, то отвечали зарубежным компаниям, что я в отпуске, в командировке, долго снимаю, болею, придумывали что хотели. «Совинфильм» старался вовсю.
— Сергей Федорович, ну а друзья у Вас есть?
— Я по натуре — одиночка. Друзей немного. Пожалуй, это режиссеры Игорь Таланкин, Гия Данелия, Юра Озеров. Раньше был у меня такой друг — Толя Чемадуров, мы вместе с ним учились, снимали «Судьбу человека» (он — вторым режиссером), вместе Сталинскую премию получали, но Толя умер. Дружил и с Мишей Чикиревым — моим гримером, но он тоже умер.
— О чем я Вас не спросил?
— О Союзе кинематографистов.
— Спрашиваю.
— Я все время в этом Союзе, много лет руководил Всесоюзной комиссией по работе с молодыми кинематографистами. Не буду кривить душой, скажу: многие из секретарей превратили Союз в кормушку. Я же урвать никогда ничего не хотел, да мне и некогда было бы это делать (даже если бы я очень захотел), я практически всегда работал: или снимал или снимался. Ходить же на всякие заседания стремился как можно меньше. Но меня все загружали новой работой, даже предлагали возглавить этот Союз. Но я всегда отказывался. Впрочем, я по мере сил и возможностей работал, вот мы создали «Дебют», думаю, это большое дело, помогали молодым. Но уже довольно давно я начал отдавать себе отчет в том, что по большому счету Союз не нужен. Сегодня я утвердился в этой мысли. К сожалению, Союз не меняется по сути. Он как был административной системой, так и остался. Но разве может меня какой-нибудь секретарь научить, как снимать? Конечно, нет! А он пытается. Союз и студия «Мосфильм» живут по собственным законам, автономно друг от друга. Тогда зачем такой Союз нужен? Нужен профсоюз, ведающий путевками, помогающий неимущим кинематографистам.
Когда Климов стал первым секретарем, я подошел к нему и сказал: «Зачем тебе все это? У тебя сейчас расцвет, снимай, работай!» Он ответил, что два года надо покорпеть. И, действительно, через два года ушел. Снимает сейчас в объединении у Сережки Соловьева «Мастера и Маргариту». Пришел Смирнов — тоже ничего не изменилось, по-прежнему околокинематографические люди, точно трутни, делают свои дела... Прока от них никакого, дел никаких, одни слова, слова, слова. А сейчас время такое, что надо, засучив рукава, работать, пахать по-черному, чтобы сказать свое слово о нашем сложном, как всегда сложном, времени. Мне думается, что многие люди сейчас забывают: конечная цель искусства — это единение людей в добре. Задача киноискусства — сделать так, чтобы люди полюбили жизнь во всех ее проявлениях.
Сегодня же наше киноискусство отвращает людей друг от друга, дает эрзац вместо настоящей продукции. Союз с этим не борется. А это очень грустно.
— Сергей Федорович, большое Вам спасибо за беседу. Я уверен, что ее прочитают с большим интересом!
Я в 1990 году служил одновременно в двух газетах — «Семье» и «Совершенно секретно». Я позвонил Сергею Федоровичу и спросил у него:
— Готовы ли Вы ответить на самые острые, нелицеприятные вопросы, которые я Вам задам.
Бондарчук сказал:
— На любые. Мне скрывать нечего. Приезжайте.
Через пятнадцать минут я находился на улице Горького, в квартире знаменитого актера и режиссера. И начал задавать вопросы в лоб. Мой наглый интервьюерский «обстрел» не смутил Сергея Федоровича. Он отвечал на все вопросы в течение нескольких часов. А потом утвердил текст, только вписав от себя несколько ключевых фраз. В полном объеме это интервью, проливающее свет на ряд щекотливых, интереснейших тем, публикуются впервые. Раннее фрагменты нашей беседы были опубликованы в газетах «Семья» и «Совершенно секретно», а также в моей давней книжке «Личная жизнь звезд».
Публикую этот текст ради исторической правды. В том виде, в каком он был написан в 1990 году, прочитан и утвержден С.Ф. Бондарчуком.
— Сергей Федорович, Вы антисемит?
— Такого понятия для меня вообще не существует. Для меня существуют плохие и хорошие люди. Я воевал вместе с евреями на фронте, мой близкий друг Миша Замерфельд, кстати, Ваш коллега, пишет заметки в «Советскую культуру», у меня много товарищей среди писателей, кинематографистов-евреев. Однако должен сказать, что для меня существуют такие понятия, как сионизм, масонские ложи. К сожалению, сейчас об этом практически ничего не говорится, но не стоит забывать, что Свердлов отдал приказ об уничтожении одного миллиона казаков, приложил руку к этому варварскому истреблению и Троцкий. Я считаю, что сионисты погубили и Шолохова, который, конечно, вызывал у них ненависть, ведь он писал о бедствиях, несчастьях казаков. Я уверен, что официальная телеграмма, которую я получил от бывшего заместителя председателя Гостелерадио о том, что тринадцатисерийный фильм «Тихий Дон», работу над которым я завершил, нецелесообразен, — это тоже происки сионистов, боящихся правды об уничтожении казачества.
— Как Вы относитесь к Сталину?
— Если раньше я полушутя, полусерьезно говорил, что я — сталинист, то теперь, когда Гласность открывает нам новые — жуткие! — страницы истории, ни в шутку, ни всерьез сталинистом я себя назвать не могу. Если положить на чашу весов доброе и зло в Сталине, его поступки, черты характера, о которых писал Ленин, то злое перевесит. Поэтому я не сталинист. Но вместе с тем я считаю, и отрицать это было бы, по крайней мере, легкомысленно, что Сталин — огромная фигура нашей истории, сложнейшая, трагедийная личность.
— Я слышал, Вы снимались в фильме Юрия Озерова «Сталинградская битва» в роли отца народов.
— Не снимался, но сделал кинопробы. Поначалу я согласился сниматься, потом отказался. Не потому что не та конъюнктура или я испугался. А просто считаю, что нет пока такого сценария, который бы показал характер этого человека. Объемно, выпукло, объективно. Такую роль нельзя играть мимоходом, вскользь. Сценарий «Сталинградской битвы» не стал, увы, в этом смысле для меня откровением. Я больше мог бы сказать.
— Вы знали лично Иосифа Виссарионовича?
— Лично я его не знал, но он, как ни странно это прозвучит, знал меня. По творчеству. Многие фильмы, в которых я участвовал, Сталин смотрел до выхода их в широкий прокат. Делал к ним замечания, поправки. Так было с моими ролями и в «Молодой гвардии», и в «Кавалере Красной Звезды», и в «Тарасе Шевченко». Но это, я полагаю, тема отдельной обширной беседы. Поговорим об этом в другой раз.
— Давайте разберемся до конца в печальной истории с Андреем Тарковским. Правда ли, что Вы сделали все для того, чтобы фильм великого режиссера не получил на Каннском фестивале в 198З году главного приза?
— Я был на том фестивале членом жюри, не председателем. Одним из нескольких. Даже если бы я проголосовал против (а согласитесь, на это я имел полное право!), то все равно бы не решил исхода дела. Но самое смешное в том, что я-то проголосовал «за»!
Я всегда ценил и ценю творчество Тарковского. Именно в объединении, которым я руководил более двадцати лет, Андрей сделал свою первую картину «Иваново детство». У нас установились с тех пор дружеские отношения. Я защищал в самых высоких инстанциях его ленты «Солярис», «Страсти по Андрею» («Андрей Рублев»), я призывал его в некоторых случаях к разумному — спасительному! — компромиссу. Например, когда «Рублева» не хотели выпускать в прокат, я стал уговаривать художника:
— Андрей, смилостивься! Пойди на небольшие уступки, убери ты этого горящего теленка, писающую в храме женщину, но сделай так, чтобы картину увидели зрители! Такие же советы ему давали и Герасимов, и Чухрай, и многие другие режиссеры. И в результате картина вышла, правда, сначала за границей, а потом уже у нас.
— Значит, отношения у Вас были самые душевные, безоблачные?
— Так я сказать не могу. У нас имелись некоторые творческие разногласия. Я всегда говорил, что искусство — это хлеб насущный, а не пирожное, что есть фильмы, в том числе, я думаю, и фильмы Андрея, рассчитанные на узкий круг рафинированных зрителей, на элиту. Я же всегда стремился к тому, чтобы мои фильмы посмотрело как можно больше зрителей.
— Видимо, это удавалось не всегда?
— К сожалению, да. Например, «Степь». Она вышла в летний сезон. И собрала только три миллиона зрителей. Это меня, конечно, очень огорчило. Но почему-то никто не помнит, что, скажем, мой фильм «Война и мир» купили сто десять стран и его несколько раз показывали по ЦТ, покупают до сих пор (я сделал второй вариант). А в Мексике эту картину показывали на протяжении восьми часов без рекламы, без перерывов. Таким образом, если подсчитать сколько я заработал валюты, то у меня нет сомнений, что картина «Война и мир» займет первое место среди советских лент. Но почему-то об этом никто не пишет, пишут только о том, сколько было сделано пушек, снарядов... для фильма, о том, сколько он стоил. Почему-то никто не пишет и о том, что «Судьбу человека» посмотрели триста миллионов человек. А это рекорд СССР. Но, кажется, мы отвлеклись от темы нашего разговора.
— Согласен. Напомню, что мы говорили о Ваших взаимоотношениях с Андреем Тарковским. Неужели между вами никогда не пробегала черная кошка. И разногласия были только творческого характера?
— Бывали, конечно, неприятные эпизоды. Помню, в Доме кино шла премьера картины «Они сражались за Родину». Я вышел из зала — очень нервничал. Пошел в ресторан. Увидел: сидит Тарковский с группой других режиссеров. Я сказал: «Андрей, мне было бы очень интересно узнать твое мнение о работе, посмотри ее, пожалуйста».
Он что-то ответил, не помню что, но так и не посмотрел. Это меня очень обидело.
— А в Италии вы встречались?
— Встречались. Но до принятия им окончательного решения остаться на Западе. Мы встречались, когда он снимал «Ностальгию». Андрей приглашал меня на день рождения, на встречу с иностранными продюсерами.
— Если не ошибаюсь, Вы — первый советский актер, снимавшийся за границей, у легендарного Росселини, в частности. Вы — первый советский режиссер, удостоившийся высшей премии Американской академии «Оскар» за лучший фильм года — за «Войну и мир».
— Да, и, кстати, почти все деньги, заработанные за границей, передал советскому государству, в отличие от многих...
— От кого?
— Когда между «Мосфильмом» и итальянской стороной началась денежная тяжба насчет «Ностальгии», директор «Мосфильма» Николай Сизов, который поручился за Тарковского перед его отъездом в Италию, ездил и уговаривал Андрея положенную часть денег отдать советскому государству, но, кажется, так и не уговорил.
— Вам часто ставят в вину, что Вы, а не Тарковский поставили «Бориса Годунова».
— Я подал заявку на «Годунова» лет пятнадцать тому назад. Все знали, что это моя давнишняя заветная мечта. Андрей в ту пору, по-моему, и режиссурой-то еще всерьез не занимался. Кстати, он поставил «Годунова». Оперу. В Англии. Еще до своего окончательного отъезда. Должен сказать, что на Западе Тарковский вообще сделал ряд необъективных заявлений, в частности, о том, что ему не давали работать. Это не так. Он ставил, что хотел. Хочешь Достоевского — ставь!
— А Вам, Сергей Федорович, давали?
— Мне тоже давали, но какой ценой! Все картины выходили с кровью. Например. Приближалось тридцатилетие победы над фашизмом. Меня вызвали в высокую инстанцию и предложили поставить фильм по только что вышедшей книге писателя Брежнева Леонида Ильича «Малая земля». Я решил, что фильм буду делать не о Брежневе и Суслове, а о действительно великом человеке, о котором снял бы картину и сейчас, — о Цезаре Куникове. Его, считай, послали на верную смерть, а он закрепился со своими десантниками на Малой земле. Итак, я дал согласие. «Мосфильмовцы» отбили сладкоголосую телеграмму Леониду Ильичу. Мол, снимем, как надо, не беспокойтесь.
Ждали ответа долго. Но ответа так и не последовало. А без разрешения автора — как же снимать?! Говорят, Суслов посоветовал Брежневу повременить... Так до сих пор, наверное, и лежит та наша телеграмма под сукном. Впрочем, и слава Богу.
В то же время вызвал меня маршал, министр обороны А.А. Гречко и предложил снять фильм по его книге «Битва за Кавказ»:
— Создадим все условия, только сделайте. Есть тут у нас один сценарий, который нас не устраивает. Сделайте свой. И поставьте фильм! Актер на главную роль у меня есть. Он уже с удовольствием согласился. Это Василий Лановой.
Я отвечаю:
— Но ведь я не сценарист, не получится ничего, наверное.
Он:
— Получится.
И как бы в знак особой любви ко мне, которая, наверное, по его мнению, должна была меня бесконечно вдохновить, берет книгу и пишет на ней очень добрые слова.
Потом я показывал некоторым военнослужащим эту книгу, так они вставали по стойке смирно. Но это было потом, а пока я все же настоял на том, что должен подумать. И... принял решение снимать фильм по произведению другого, не менее талантливого автора, Михаила Александровича Шолохова, по книге «Они сражались за Родину». И снял. Гречко об этом узнал, позвонил мне:
— Такого-то, такого-то, в 17.20 ко мне. С новым фильмом.
Я пришел. Вижу: собрали весь генералитет. Чувствую: сейчас меня будут тихо убивать. Ждать пришлось не очень долго. Началась проработка. Каких только я тогда упреков от генералов не выслушал! Они, кстати, прежде чем выступать, очень пристально смотрели на Андрея Антоновича. Обвиняли меня в следующем: «И офицеры не так показаны, и солдаты, и не награждены герои в финале фильма». То есть, претензии предъявляли самые разнообразные и противоречивые, и в итоге Гречко передал мне длинный, убийственный список поправок, которые я обязан был сделать.
Вышел я оттуда черный. И дал себе зарок — никогда больше фильмов о войне не снимать. И вот, вроде, держу слово.
— А поправки-то, поправки сделали?
— Три-четыре от силы. Изловчился как-то. Но фильм все же вышел. Как всегда заступился Шолохов. В итоге фильм вышел не к 30-летию Победы, а к 70-летию Шолохова.
— А как появился другой Ваш фильм, по-моему, один из самых Ваших лучших — «Судьба человека»?
— Это тоже отдельная история. Я ведь не только снялся в этом фильме в главной роли, но и поставил его. Я был первым советским актером, которому позволили снимать. Но опять же — с каким боем! Тогдашний директор «Мосфильма» говорил мне: «Ну, зачем тебе это надо, ты известный актер, какого ляда ты лезешь в режиссуру?!»
Но для меня снять этот фильм было вопросом жизни! ЖИЗНИ! Но когда я все же стал снимать картину, начались чудовищные проработки на худсоветах. Мне, фронтовику, бросали такие упреки: «Этот фильм нельзя показывать, он оскорбляет достоинство тех, кто прошел войну. Где это Вы видели советских безработных?» И т.д. и т.п. Особенно негодовал Столпер, царство ему небесное.
— А кто заступился?
— Шолохов, как всегда, и здорово помог замечательный Каплер. Фильм вышел, но с какими поправками, с какими потерями! Теперь этого не восстановить. И подобных примеров я могу привести без счета. Только разве от этого мне станет легче?
— Сергей Федорович, расскажите о том, как Вы работали над «Тихим Доном». Журнал «Огонек» писал, что Вы хотели пригласить на роли Григория и Аксиньи зарубежных актеров...
— Знаете, когда я работаю, то замыкаюсь в себе, отключаюсь. Ну а вы, журналисты, народ такой... Вы все время лезете в душу, чего-то спрашиваете. Вот и во время работы над «Тихим Доном» звонили репортеры, спрашивали о главных исполнителях. Я, имея хохляцкий характер, (а мы, украинцы, без юмора жить не можем) отвечал весьма саркастически, с усмешкой. Кажется, меня не поняли. Я, например, говорил, что снимать будем на Миссисипи, в роли Григория — Ричард Бартон (он уже давно умер) в роли Аксиньи — Элизабет Тейлор. Вот и вся история, а кампанию вокруг этого раздули — не приведи Господи!
— Вам, Сергей Федорович, конечно, очень тяжело и оттого, что Вас обвиняли и обвиняют до сих пор в смерти Василия Шукшина.
— Я знаю эти отвратительные слухи. Даже Виктор Астафьев у меня недавно спросил: «Правда ли, что во время съемок ты уехал за границу, оставил группу на произвол судьбы, артисты в это время пили? В результате — смерть Шукшина».
Но я никогда не уезжал со съемок фильма «Они сражались за Родину». Мы так были увлечены общей работой, что даже детей своих с Васей не поехали отвести в школу, в первый класс. Хотя очень хотели.
У нас с Васей была такая молчаливая мужская дружба, такое духовное единение, такое понимание, что как только языки у этих негодяев поворачиваются порочить это? Я, как мог, помогал Шукшину. Наше объединение пригласило его на «Мосфильм» снимать «Калину красную», узнав, что у Васи сложности со студией имени Горького. Я договорился с Ермашом. Тот пошел навстречу. Вася сделал фильм. Пошли просмотры, мы должны были показывать фильм в ДК Госплана. Народу скопилось видимо-невидимо, во дворе все спрашивали лишний билет. Но за несколько минут до начала сеанса вышел на сцену какой-то человек и объявил, что премьера отменяется. Вася сидел нервный, желваки ходили на скулах. Аж побелел. Увидев такое дело, я кинулся к директору: «Фильм мы будем показывать в любом случае!» И показали. Фильм зритель принял на «ура». Все поздравляли Шукшина, просили автографы, обнимали его, целовали. После этой премьеры «Калина красная» победоносно пошла в кинотеатрах страны.
В нашем же объединении мы решили, что Шукшин поставит «Степана Разина», включили эту работу в план. Вася стал писать сценарий (потом уже роман), подбирать группу, выбирать натуру. Но мы знали, что у него язва желудка (а с ней шутки плохи, я знаю, сам язвенник), и мы буквально силой отправили его подлечиться в хороший санаторий. На месяц.
— А на сердце он жаловался?
— Да в том-то и дело, что никогда в жизни. Я об этом ничего не знал, к несчастью. Жалоб на сердце от него никогда не слышал. Иначе я бы, конечно, добился того, чтобы он подлечился и от сердца. Но я не знал. Перед тем, как он уехал в санаторий, мы даже поговорили на предмет участия его в фильме «Они сражались за Родину» в роли Лопахина. Он очень заинтересовался, оживился, сказал, что хочет посмотреть, как я работаю и (не сочтите за нескромность, он действительно так сказал) поучиться у меня.
Я ответил: «Да чему уж, Вася, учиться?..» Но он объяснил: «Я хочу посмотреть, как ты распоряжаешься с большими формами, с таким огромным количеством людей, это мне пригодится при съемках «Разина».
Как только Вася подлечил язву, мы поехали снимать, много работали. Ездили в гости в Шолохову.
— Почему все же, на Ваш взгляд, Шукшин так рано ушел из жизни?
— Я хочу сказать следующее: Вася жил, не щадя себя, работал на износ. А люди, для которых он работал, очень часто не поддерживали его, а, наоборот, травили. Например, опубликовал он в «Литературке» очень резкую статью о нашей — «самой лучшей в мире»! — медицине. После этого пошли пачки раздраженных писем. Дескать, Шукшин опорочил нашу медицину, а вместе с ней и всю нашу социалистическую Родину. Или такой эпизод: получил Вася письмо от Константина Федина, в котором говорилось, что Шукшину необходимо расстаться с кинематографом, писать и только писать. Очень тяжело Василий переживал это послание. Я успокаивал его: «Поступай, как тебе душа велит, делай что хочешь!»
«Но ведь я должен что-то ответить Федину», — отвечал мне Вася. Он очень переживал. Безусловно, подействовал на ранимое сердце художника и страх, который он испытывал после выхода «Калины красной». Дело в том, что мы снимали в таких местах, где жило много бывших заключенных, и они могли не простить Шукшину и его брату, который в то время находился в заключении, такой правдивой и нелицеприятной картины. И, наконец, я не могу не сказать и о том, что когда заканчивали снимать «Они сражались за Родину», жена Василия, Любовь Федосеева-Шукшина, находилась в Болгарии. Вася часто звонил туда, но никак не мог ее застать, звонил в гостиничный номер и ночью, но опять безрезультатно. Первый день, второй, третий... Его терзали мучительные догадки. Он очень страдал. Мы, как могли, успокаивали его: «Да ничего, успокойся, Вася, может, какие-то там неотложные дела?» Но, конечно, он не успокаивался. Желваки опять ходили ходуном на нервных скулах.
— Василий Макарович скончался на съемках «Они сражались за Родину». Расскажите о последнем его дне, об этом практически никто не знает.
— Да, почти никто не знает. Я рассказывал об этом в документальном фильме Федосеевой, но данный фрагмент вырезали. Я хорошо помню, что в тот день Василий звонил в Болгарию жене, в тот же день он ходил в баню по-черному, а потом пил крепкий чай из трав. Именно там, в бане, он и почувствовал себя плохо, пожаловался на сердце Георгию Буркову, но врача, к несчастью, в экспедиции не было. Да, еще в тот день Василий пил кофе, но, как потом говорил анатомирующий врач, это наоборот стимулировало работу сердца. Утром я начал съемку, в которой Шукшин не должен был участвовать. Вдруг вижу: бежит какой-то человек и кричит: «Вася умер». У меня в глазах так и почернело, земля стала уходить из-под ног.
— Вас часто упрекают в том, что Вы никак не отреагировали на смерть Шукшина, не были на его похоронах, не выступили в печати, на ТВ.
— Во-первых, на похоронах мы с группой были. Во-вторых, когда я узнал, что Шукшина хотят похоронить на обычном кладбище, я поехал в Комитет и из кабинета председателя Госкино позвонил по вертушке Виктору Васильевичу Гришину. Убедил его в том, что Шукшина необходимо похоронить на Новодевичьем кладбище.
Ну, как эти люди не понимают, что я не мог отойти от горя. Я Васю собственными руками привез в самолете. Не хотел потом нигде выступать: ни по ЦТ, ни в печати, отказывал вам, журналистам. Чем больше горе — тем меньше слов.
— Вы уверены, что Шукшин умер своей смертью?
— Ну, у меня были разные догадки... Во всяком случае, мне тогда казалось, что его могли убить, слишком многих он раздражал своим талантом. Бездарностей всегда раздражает, когда рядом с ними самородок. Поначалу вешали на него ярлыки, что он дремучий, чуть ли не из пещеры вышел. Но какой же он дремучий, когда был учителем, директором школы?! Ну да Бог им судья!
Только грустно, что после смерти в друзья к нему стали записываться такие люди, которым он при жизни и руку-то побрезговал бы подать.
— С этим ясно. А почему Вы сейчас не снимаете?
— Знаете, когда я не снимаю, то занимаюсь другими вещами: пишу сценарии, рисую, занимаюсь с детьми, внуками, которых у меня трое и еще одна внучка, вожусь в огороде, сажаю деревья. Еще много лет назад я посадил вокруг своей дачи пятьдесят шесть березок, они уже выросли, красивые такие, я даже не думал, что доживу до их зрелости.
За время, что не снимаю, я довел до ума сценарий «Тараса Бульбы», который мечтаю поставить уже много лет, но и сейчас не могу. Я просил об этом и министра культуры, и секретаря по идеологии ЦК КПСС Медведева, но результатов пока никаких.
— Так что пока будете заниматься огородом, да?
— Я не жалею об этом. Кстати говоря, знаете, какие я странные огурцы посадил в этом году, даже не огурцы вовсе, а патиссоны. Зелени было невпроворот, а плодов — с гулькин нос. Так и в жизни часто бывает.
— А вообще урожай хороший был?
— Очень плохой, ничего не выросло. Хотя и работал очень много.
— Сергей Федорович, расскажите, пожалуйста, о Вашей семье, это очень интересно, ведь о ней отзываются порой как о могущественном клане Бондарчуков.
— Да никакого клана нет. Есть просто большая творческая семья, состоящая из нескольких, я надеюсь, одаренных людей. Кстати, я люблю такие слова Толстого: «Если порочные люди связаны между собой и представляют силу, то людям честным надо сделать то же самое. Ведь как просто!» Дочь моя от второго брака, Наташа, режиссер, актер. Она училась, как и я, и ее мать, Инна Макарова, у Сергея Аполинарьевича Герасимова. Сейчас мы живем порознь. У Инны другой муж, Наташа замужем за актером Николаем Бурляевым. Я сейчас живу с женой, Ириной Скобцевой, и двумя нашими детьми, Федей и Аленой. Алена работает в театре имени Моссовета, Федор учится на четвертом курсе ВГИКа, не женат пока.
— Сергей Федорович, как Вы относитесь к актерским династиям? По-моему, нередко это становится просто обыкновенным, как говорят, блатмейстерством. Дети приходят в искусство при помощи пап, мам, а сами ничего из себя не представляют.
— Что касается моих детей, то я их за ручку в кинематограф не вел. Никого. Наоборот, даже противился этому. Но дети все равно своего добились. Так, например, Алена поступила в Школу-Студию МХАТ под чужой фамилией. Но вместе с тем, я не против актерских династий. Что ж мы будем опять от генетики открещиваться, называть ее продажной девкой империализма? Нет, от генов никуда не скроешься, как и от самого себя. Я считаю: не важно чей ты сын или дочь, главное, чтоб были способности. И я брал к себе в мастерскую во ВГИКе детей актеров, режиссеров. И не жалею об этом. У меня учились и Андрей Ростоцкий (еще будучи школьником десятого класса), и Даша Шпаликова, и Аня Тихонова, и Сережа Чекан, и Оксана Дупак, и многие другие талантливые ребята, которые сейчас с успехом играют в театре, кино.
— Сергей Федорович, в «Борисе Годунове» снялась чуть ли не вся Ваша семья, может быть, этот фильм и о ней тоже?
— Может быть, может быть. Ведь когда снимаешь картину, в нее вкладываешь всю душу. Свою, а не чужую. Это нормально. И я считаю: то, что в фильме участвовали мои дети Алена и Федя — это удача картины. Ведь даже по возрасту они соответствуют своим героям и, конечно, похожи на них, что было крайне важно для воплощения режиссерской идеи. Впрочем, ребят и на роли-то эти пригласил не я, а мои помощники.
— А с внуками Вы занимаетесь?
— С Костей, сыном Алены, ему четыре года. Мы же все вместе здесь на улице Горького живем: и Алена с мужем, и Федька, и мы с Ириной Константиновной.
— Что Вы сейчас читаете?
— Читаю каждый день, выписываю огромное количество изданий. Это формальный ответ на Ваш вопрос. Если же Вы действительно хотите узнать ч т о я читаю (помимо периодики), то Вы должны зайти в «Ленинку» и посмотреть мой читательский академический абонемент. Вы увидите очень длинный, огромный список. Предмет, о котором снимаю фильм, я изучаю до самых мельчайших, микроскопических подробностей. Иначе нельзя в кинематографе.
— Я вижу у Вас на полках много книг по истории музыки, много иностранных изданий.
— Да, музыка — это моя страсть.
— А языки знаете?
— Могу объясняться по-итальянски и по-английски, но не очень хорошо.
— Какому журналу Вы отдаете предпочтение: «Огоньку» или «Нашему современнику»?
— Ну, конечно, «Нашему современнику». «Огонек» — это желтая пресса, вон их как недавно по ЦТ пропесочил маршал Вахрамеев за лживые материалы о советской армии. Коротич и его команда все сделали для того, чтобы прекрасный писатель и честнейший человек Юрий Бондарев, которого я знаю очень давно, не прошел на выборах.
— Сергей Федорович, мой репортерский принцип таков: никогда не оспаривать интервьюируемого, главное — показать его взгляды и характер, но сейчас не могу Вам не возразить. Дело в том, что я хорошо помню статью моего товарища Владимира Вигилянского «Гражданская война в литературе», опубликованную в «Огоньке». В этой статье автор на языке математических выкладок, совершенно хладнокровно, без эмоций показал: сколько — очень много! — издавались в эти годы Бондарев, Проскурин и другие высокие начальники, и сколько — до боли мало — издавались книги великих Платонова, Булгакова, Пильняка...
— Я Вас понимаю, но могу сказать лишь одно: книги Бондарева в это время раскупали в одно мгновение, их было не достать. Я сам тому свидетель, на черном рынке за них платили огромные деньги. А значит, и тиражи такие были оправданы. Другое дело, плохо, что других талантов не печатали, но это уже другой вопрос.
— Значит, Вы полностью на стороне Бондарева?
— Да, и не верю клеветническим, грязным статьям о нем, как не верю и таким же пасквилям о себе самом. А то, что он пишет, мне очень нравится. И как человек он тоже мне симпатичен. Вот сегодня звонил мне, просил пойти вместе с ним к Рыжкову пробивать садовые участки для кинематографистов, больше-то некому хлопотать.
— Неужели у Вас и на это времени хватает?
— Времени в обрез, но и не помочь людям нельзя. А вообще, загрузка, конечно, колоссальная. Я — член разных коллегий, редколлегий, комитета по Ленинским премиям, депутат Верховного Совета РСФСР, это далеко не все.
— Расскажите о Вашей депутатской деятельности.
— Я — депутат со стажем. Пяти созывов. Более двадцати лет занимаюсь этой деятельностью. И сейчас один раз в месяц принимаю своих избирателей, у меня есть специальный кабинет в Тимирязевском РК КПСС. Если б Вы хоть один часок посидели бы там вместе со мной, у Вас, наверное, голова бы опухла — столько тяжелых вопросов приходится решать.
— Ну и как, решаете?
— Процентов на сорок. Пробиваем квартиры, площадки для детей, а зачастую и доказываем, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Так недавно я, кажется, внушил избирателям, жителям одного двора, что если они не построят площадку для игры детей, ее не построит никто. Надежды ни на кого, кроме как на самого себя, нет.
— Сколько Вам платят за депутатскую деятельность?
— Сто рублей, но у меня есть секретарь, ведущий дела. Естественно, я отдаю деньги ему.
— Сергей Федорович, сейчас время покаяний. После фильма Тенгиза Абуладзе это слово становится для нас все более и более привычным. Я, конечно, не священник, но все же, есть ли и у Вас какие-то грехи, которые Вы признаете сами, а не придумывает за Вас «Москва-молва»?
— Я могу покаяться в том, что очень мало времени и внимания уделял семье, родителям, детям, Ирине. Очень мало. Грешен и в том, что мало уделял внимания себе, не лечился вовремя, запустил свои болячки, а теперь вот расхлебываю. Пожалуй, это и все мои тяжкие грехи. Я никогда не занимался клеветой, интригами-сплетнями, подсиживанием. Даже если бы я захотел сделать кому-нибудь пакость, то на это у меня не было и теперь нет времени и желания. Я много работал и продолжаю работать. Мои роли, мои фильмы — моя жизнь! (Подчеркнутые слова Сергей Федорович Бондарчук написал мне собственноручно. — Е.С.)
— Видимо, у Вас перед глазами всегда стоял положительный пример, которому Вы следовали?
— Для меня очень важен пример отца и Михаила Александровича Шолохова. Отец сначала работал шорником (сапожником), потом на кожевенном заводе, делал ремни, увлекся общественной работой, его послали агрономом на село в числе двадцатипятитысячников. Работал в отстающем колхозе под Ейском, стал председателем колхоза. Это был человек очень порядочный и неуправляемый, терпеть не мог, когда им кто-то понукал, не допускал, чтобы им руководили. Его черты характера передались и мне.
И пример Шолохова всегда перед моими глазами, особенно, когда меня пытаются с головой окунуть в дела кинематографического союза. Я всегда вспоминаю слова Михаила Александровича, которые он говорил Фадееву: «Пиши, Сашка, больше пиши!»
— Но сам-то Михаил Александрович не писал долгие годы.
— А я вот недавно разговаривал с его сыном, Михаилом Михайловичем. Он мне признался, что отец до конца дней своих писал, переписывал «Тихий Дон», роман его не удовлетворял, как всех великих людей не удовлетворяет их творчество.
— А Вы не в курсе шумной истории насчет того, что Шолохов якобы лишь переработал чьи-то чужие дневники и на основе их написал «Тихий Дон»?
— Это грязная ложь, даже американцы на компьютерах это определили. Эта ложь очень угнетала ранимого художника, поэтому, думаю, он и жил вдалеке от столицы — в станице, подальше от сплетен.
— Сергей Федорович, Вы приехали в Москву из Украины, никакого блата, знакомств, естественно, у Вас не было. Расскажите о Ваших первых днях в столице, которая, как известно, слезам не верит.
— Сначала я учился в Ростовском-на-Дону театральном училище, которым в то время руководил непревзойденный Завадский, потом армия, война. После войны я приехал в Москву, и мой друг Евгений Моргунов отвел меня во ВГИК.
— Вы мечтали стать киноактером?
— Нет, просто Моргунов настоял, а я послушал. И теперь, право, не жалею. Впрочем, это был не первый мой приезд в Москву. В самый первый — я хотел поступать в училище при Театре Революции (ныне театр имени В. Маяковского), но я не дождался экзаменов. Жить было негде, три дня я проторчал на вокзале, а потом, не солоно хлебавши, возвратился в Ейск. Еще в те годы я страстно мечтал попасть на учебу во МХАТ, но даже не рискнул туда зайти — оробел. Потом, когда я уже чего-то добился в искусстве, меня приглашали туда работать, предлагали роли Лопахина и молодого Сталина, но я уже расхотел. Так бывает.
— А как Вы относитесь к кино-театральной критике?
— Отрицательно. Недавно мне позвонила одна ученая барышня и начала меня укорять за это, приводить длинный список современных критиков. На что я ей ответил: «А Белинский все же лучше!»
— Какие Ваши творческие планы?
— Вот планы я люблю с некоторых пор держать при себе. После одного случая. Несколько лет назад я задумал снимать фильм о Джоне Риде. Поехал со сценарием, который был написан мной в соавторстве с Валентином Ершовым, в Штаты, показал его актеру Уорену Бити (его я пригласил на главную роль), он прочитал сценарий и ответил, что сниматься в антиамериканском фильме не намерен. Но какое-то время спустя выпустил картину «Красные» (этот фильм вышел одновременно с «Красными колоколами»), в котором, мягко говоря, позаимствовал у нас с Ершовым целые эпизоды. С тех пор я очень осторожно делюсь с людьми своими замыслами, идеями. Но уж раз у нас сегодня такая откровенная беседа, то скажу, что не так давно Дино де Лаурентис предложил мне снимать фильм о Екатерине Великой. Мы встретились, обсудили план фильма. Но спустя некоторое время из Америки почему-то пришла телеграмма с отказом. Однако сценарист Крис Брайян обратился к другим магнатам кинобизнеса. И вот вроде бы дело налаживается. Поступило также предложение из Югославии снять фильм о драматических событиях в Косове. Тоже сейчас ведутся переговоры. Но, честно говоря, я еще колеблюсь. По ряду причин. Одна из них в том, что опять про меня мои же друзья будут говорить, что я сертификатный режиссер, то есть — снимающий за валюту, опять грязные сплетни поползут, знаете, как я устал от всего этого!
— Сергей Федорович, а Вы, видимо, нередко снимались и снимали за рубежом?
— Я снимался в Югославии в «Битве на Нере» в великолепной компании американских голливудских «звезд»: Орсона Уэллса, Юла Бриннера... Играл вместе с Жозефиной Чаплин, дочерью великого артиста, в фильме «Вершина Зелен Гора», ГДРовском «Эрнст Шпеллер», в некоторых других. Помню, интересный затевался проект: фирма «Понти» предложила мне снять фильм с Софи Лорен в главной роли, но потом по вине, кажется, «Совинфильма» картина не состоялась.
— Вам сильно вредили?
— Не то слово. То за меня просили по два миллиона долларов, то отвечали зарубежным компаниям, что я в отпуске, в командировке, долго снимаю, болею, придумывали что хотели. «Совинфильм» старался вовсю.
— Сергей Федорович, ну а друзья у Вас есть?
— Я по натуре — одиночка. Друзей немного. Пожалуй, это режиссеры Игорь Таланкин, Гия Данелия, Юра Озеров. Раньше был у меня такой друг — Толя Чемадуров, мы вместе с ним учились, снимали «Судьбу человека» (он — вторым режиссером), вместе Сталинскую премию получали, но Толя умер. Дружил и с Мишей Чикиревым — моим гримером, но он тоже умер.
— О чем я Вас не спросил?
— О Союзе кинематографистов.
— Спрашиваю.
— Я все время в этом Союзе, много лет руководил Всесоюзной комиссией по работе с молодыми кинематографистами. Не буду кривить душой, скажу: многие из секретарей превратили Союз в кормушку. Я же урвать никогда ничего не хотел, да мне и некогда было бы это делать (даже если бы я очень захотел), я практически всегда работал: или снимал или снимался. Ходить же на всякие заседания стремился как можно меньше. Но меня все загружали новой работой, даже предлагали возглавить этот Союз. Но я всегда отказывался. Впрочем, я по мере сил и возможностей работал, вот мы создали «Дебют», думаю, это большое дело, помогали молодым. Но уже довольно давно я начал отдавать себе отчет в том, что по большому счету Союз не нужен. Сегодня я утвердился в этой мысли. К сожалению, Союз не меняется по сути. Он как был административной системой, так и остался. Но разве может меня какой-нибудь секретарь научить, как снимать? Конечно, нет! А он пытается. Союз и студия «Мосфильм» живут по собственным законам, автономно друг от друга. Тогда зачем такой Союз нужен? Нужен профсоюз, ведающий путевками, помогающий неимущим кинематографистам.
Когда Климов стал первым секретарем, я подошел к нему и сказал: «Зачем тебе все это? У тебя сейчас расцвет, снимай, работай!» Он ответил, что два года надо покорпеть. И, действительно, через два года ушел. Снимает сейчас в объединении у Сережки Соловьева «Мастера и Маргариту». Пришел Смирнов — тоже ничего не изменилось, по-прежнему околокинематографические люди, точно трутни, делают свои дела... Прока от них никакого, дел никаких, одни слова, слова, слова. А сейчас время такое, что надо, засучив рукава, работать, пахать по-черному, чтобы сказать свое слово о нашем сложном, как всегда сложном, времени. Мне думается, что многие люди сейчас забывают: конечная цель искусства — это единение людей в добре. Задача киноискусства — сделать так, чтобы люди полюбили жизнь во всех ее проявлениях.
Сегодня же наше киноискусство отвращает людей друг от друга, дает эрзац вместо настоящей продукции. Союз с этим не борется. А это очень грустно.
— Сергей Федорович, большое Вам спасибо за беседу. Я уверен, что ее прочитают с большим интересом!
1989-2007
P.S. Приходя в гости к Сергею Федоровичу, я познакомился со многими интересными людьми — Олегом Анофриевым, Евгением Моргуновым (царство ему небесное). Это интервью прочитал в рукописи и совсем юный тогда Федор Бондарчук. И печатать его не советовал. Но Сергей Федорович все-таки разрешил.