на пороге — не ведая — сны — на пороге
на пароме — туда (до луны?) — на пароме
бормотанье — шаман — чахлый сын сибирячки
очень быстро — алтын (или меньше?) в заначке
мертвецы в записной тонкой-тоненькой книжке
ни юрашки ни тани — ни дна ни покрышки
а с собою не взять ни рубля ни деркама
непонятно — и видимо в сторону храма

забыть бы о чернавском дабы
не снилась дыба как лафа
и недовольные как бабы
не брали жабы ноту фа
я не обрел брони рептилий
мелькает sos в моей мольбе
забыть бы о чернавском или
забыть на время о себе

У зимы затянулся жестокий забег.
Сумасшедший, безжалостный мартовский снег
Закрывает ресницы московским прохожим.
Что-то скрыть иль укрыть он желает, похоже.
Он метет день-деньской, он метет и метет.
Лишь один необычный, седой пешеход
Не страдает от снежного круговорота.
Потому что прожил лет, наверно, пятьсот,
Потому что изведал нездешнее что-то.

И — тесно папироске в пачке.
И — тесно костерочку в печке.
И — тесно в конуре собачке.
И — тесно бабкам на крылечке.
И — тесно мне в квадрате неба,
В прямоугольнике державы.
Но — плакать, плакаться нелепо.
Всем — тесно, всем, о Боже правый...

...А после долгой кутерьмы
Разнообразных грустных дел:
Зимы извечной и сумы
Заплечной, и слепой тюрьмы —
В трюмо ты бегло поглядел.
                И отразились в том трюмо
                Мистически одновременно
                Синьор Иосиф Бальзамо,
                Мадам Блаватская Елена.

Не кромешно боязно и тяжко,
Что Танат разбрасывает снасти.
Ноосфера, точно промокашка,
Пропиталась кровью нашей страсти.

Ни мольбы, ни вздоха, ни оргазма,
Ни песчинки нежности щемящей,
Ни строки — пусть самой несуразной —
Не исчезнут, не сыграют в ящик.

И — не пищит сверчок запечный.
И — снова сшит мешок заплечный.
И — мета на стране моей
«Виридианы» вековечной,
Извечных «Окаянных дней».
И — кровь — рекой! — рекой!
                                     — как прежде.
Убийца — в новенькой одежде:
— Жить будет веселей! Огня!
И — государыне Надежде —
Я — шут — :
— Гудбай. Прости меня.

Сильна компьютерная мышь.
И алчет мир загрызть — упряма.
Нет плоти, похоти — есть мысль
О плоти, похоти — программа.

Есть дух, и звук, и небеса,
Небес шагаловы прожилки.
А путь земной — на полчаса
Горчащий перекур в курилке.

Третий глаз прорастает большой гематомой
Сквозь асфальт толстокожего лба.
Всей земле улыбаюсь, как старой знакомой.
Понимаю любого жлоба.

Разве буду роптать! На дворе Кали-юга.
И еще будет долго она править бал.
Разве я не увижу в противнике друга,
Разве мало я по небу, в космос летал!

Вайшнавы-московиты идут вальяжно в Дели,
Сермяжных менестрелей ласкает нонпарель.
И — те, кто улетели, — как птицы, — прилетели,
И — снова улетели! И — не мертвы досель!

В моей стране угрюмой — талантливое время.
И пешеходы-колбы талантливо звенят.
Они в себе несут талантливое семя.
И разобьют себя, но разобьют и сад!

утолил свои печали
старым пушкинским аи
поцелуями в астрале
колыбельными любви

и забыл как запятые
золотые телеса
и закинул стебель выи
в пепельные небеса

Не одинок.
Один.
Со всеми.
И с Ним — рожденным в Вифлееме.
           Ты сам избрал такую жизнь.
           Избрал — не жалуйся, держись.
           Избрал — забудь пути иныя.
           Тебе с дорогой повезло.
                      И соловьевская София
                      Обретена тобой светло.

Небылью, сном, пунктиром
Был он в ночи земной.
Он пролетел над миром.
Он улетел домой.

Был он высок и светел,
Был даровит и смел.
Впрочем, никто не заметил,
Что он уже улетел.

Не отвечать на подлость, хамство!..
Я осознал — один сигнал
В модемно-звездное пространство —
И — в с е, обидчик мой пропал.

Не отвечать! Хотя бы малость
Ощерюсь — м о й случится грех.
Ни на кого не обижаюсь,
Хотя люблю еще не всех.

На ринге под-со-знания
Боксеры в стойку встали —
                    Законы выживания
                    И правила морали.
Кто победит? Пророчества
Любые стоят мало.
                    И все ж смотреть не хочется
                    В себя — душа устала.

Вкусны земные калачи.
Но только лень вставать с печи,
Ужасно лень вставать покуда.

Милей —
Когда идут лучи —
Как Блок писал — лучи  о т  т у д а.

Я не желаю вдругорядь
К земному раю привыкать.
Молчите, Прага и Кусково!
Пусть даже будет жизнь на «пять» —
Я знаю —
Рая нет земного.

и снова брат идет на брата
горят степные ковыли
душа персоною нон-грата
летит с обугленной земли

хандрит майдан скорбит мтацминда
и новый рi(о)к берет разбег
и улыбается ехидно
какой-то странный имярек

Бессонной, непутевой ночью
        Глаза-два фотоаппарата
                Смотрели в запыленное окно.

На улице: ползущие калеки
        Кричали громко, громко, громко:
                 «Мы — бывшие цветущие мечты».

Глаза-два фотоаппарата
        Хотели расколоться на кусочки,
                Но расколоться что-то не могли.

две тысячи двадцатый год
на треть
уменьшится народ
две тысячи сороко-вой
Россию
назовут Москвой
две тысячи пятидесятый
воскреснет
мой народ распятый