Современники
ЭСХАТОЛОГИЧЕСКАЯ ЛИРИКА ВИКТОРА ЦОЯ
В конце ХХ века в русской поэзии появился такой удивительный поэт, как Виктор Цой (1962—1990).
Справедливо о нем написал Борис Гребенщиков. Он как серьезный художник уловил главное, а именно — мистическое происхождение текстов Цоя, то, что он был проводником определенных космических сигналов, голосом некоего зазеркального Духа, который, точно джинн в бутылке, жил в теле русского поэта с корейским лицом.
В своих мемуарах "Мы были как пилоты в соседних истребителях…" БГ пишет: "Совсем недавно — на прошлой неделе в Москве, — переслушивая ночью с друзьями “Звезду по имени Солнце”, я просто был в неистовстве от того, насколько ясно дух говорит, что ему здесь тесно, что он не понимает, зачем он здесь, и хватит уже, уже все. Там каждое второе слово об этом"[1].
И еще — "Он выражал сам себя и тот дух, который через него говорил"[2].
Виктор Цой, как, пожалуй, никто из поэтов конца ХХ века чувствовал приближение смерти. Очень много писал о ней. По глубине чувства, по силе эмоционального воздействия на аудиторию его строки можно, наверное, сравнить только со стихами Сергея Есенина. Конечно, версификационный уровень у Есенина намного выше. Но Цою высокое мастерство и не было необходимо. Он имел гитару и голос. По сути, песни Цоя — это образцы звучарной (сонорной) поэзии, у которой свои законы. Свою космическую миссию Цой выполнял четко — доводил до аудитории то, что через него говорил Дух.
Поэт — зеркало времени. И всегда — даже когда говорит о себе — выражает состояние общественного настроя. Цой, посетивший "сей мир в его минуты роковые", как настоящий блаженный, на невнятном, сумбурном, нестройном языке выразил безысходность, отчаянье этноса (точнее — суперэтноса), живущего в эпоху перехода от одной общественно-экономической формации к другой.
Лучше всех о Цое сказал, конечно, сам Цой.
Справедливо о нем написал Борис Гребенщиков. Он как серьезный художник уловил главное, а именно — мистическое происхождение текстов Цоя, то, что он был проводником определенных космических сигналов, голосом некоего зазеркального Духа, который, точно джинн в бутылке, жил в теле русского поэта с корейским лицом.
В своих мемуарах "Мы были как пилоты в соседних истребителях…" БГ пишет: "Совсем недавно — на прошлой неделе в Москве, — переслушивая ночью с друзьями “Звезду по имени Солнце”, я просто был в неистовстве от того, насколько ясно дух говорит, что ему здесь тесно, что он не понимает, зачем он здесь, и хватит уже, уже все. Там каждое второе слово об этом"[1].
И еще — "Он выражал сам себя и тот дух, который через него говорил"[2].
Виктор Цой, как, пожалуй, никто из поэтов конца ХХ века чувствовал приближение смерти. Очень много писал о ней. По глубине чувства, по силе эмоционального воздействия на аудиторию его строки можно, наверное, сравнить только со стихами Сергея Есенина. Конечно, версификационный уровень у Есенина намного выше. Но Цою высокое мастерство и не было необходимо. Он имел гитару и голос. По сути, песни Цоя — это образцы звучарной (сонорной) поэзии, у которой свои законы. Свою космическую миссию Цой выполнял четко — доводил до аудитории то, что через него говорил Дух.
Поэт — зеркало времени. И всегда — даже когда говорит о себе — выражает состояние общественного настроя. Цой, посетивший "сей мир в его минуты роковые", как настоящий блаженный, на невнятном, сумбурном, нестройном языке выразил безысходность, отчаянье этноса (точнее — суперэтноса), живущего в эпоху перехода от одной общественно-экономической формации к другой.
Лучше всех о Цое сказал, конечно, сам Цой.
* * *
Закрой за мной дверь.
Я ухожу[3].
* * *
И мы знаем, что так было всегда:
Что судьбою больше любим,
Кто живет по законам другим
И кому умирать молодым.
Он не помнит слова "да" и слова "нет".
Он не помнит ни чинов, ни имен.
И способен дотянуться до звезд,
Не считая, что это сон.
И упасть опаленным звездой
По имени Солнце[4].
* * *
А потом придет она,
Собирайся, скажет, пошли.
Отдай земле тело,
Ну а тело не допело чуть-чуть.
Ну а телу недодали любви.
Странное дело[5].
* * *
Я жду ответа.
Больше надежд нету.
Скоро кончится лето[6].
* * *
Но странный стук зовет в дорогу.
Может — сердце, а может — стук в дверь.
И когда я обернусь на пороге,
Я скажу одно лишь слово: "Верь!"
И опять сквозь грохот колес
Мне послышится слово: "Прощай!"[7]
* * *
Вечер, я сижу дома.
Это зима, это декабрь.
Ночь будет холодной.
Если верить часам, она уже рядом[8].
* * *
А без музыки и на миру смерть не красна.
А без музыки не хочется пропадать[9].
* * *
Разрежь мою грудь, посмотри мне внутрь:
ты увидишь — там все горит огнем[10].
Закрой за мной дверь.
Я ухожу[3].
* * *
И мы знаем, что так было всегда:
Что судьбою больше любим,
Кто живет по законам другим
И кому умирать молодым.
Он не помнит слова "да" и слова "нет".
Он не помнит ни чинов, ни имен.
И способен дотянуться до звезд,
Не считая, что это сон.
И упасть опаленным звездой
По имени Солнце[4].
* * *
А потом придет она,
Собирайся, скажет, пошли.
Отдай земле тело,
Ну а тело не допело чуть-чуть.
Ну а телу недодали любви.
Странное дело[5].
* * *
Я жду ответа.
Больше надежд нету.
Скоро кончится лето[6].
* * *
Но странный стук зовет в дорогу.
Может — сердце, а может — стук в дверь.
И когда я обернусь на пороге,
Я скажу одно лишь слово: "Верь!"
И опять сквозь грохот колес
Мне послышится слово: "Прощай!"[7]
* * *
Вечер, я сижу дома.
Это зима, это декабрь.
Ночь будет холодной.
Если верить часам, она уже рядом[8].
* * *
А без музыки и на миру смерть не красна.
А без музыки не хочется пропадать[9].
* * *
Разрежь мою грудь, посмотри мне внутрь:
ты увидишь — там все горит огнем[10].
Можно продолжать цитировать и далее, но совершенно очевидно, что смерть, ее приближение — основные темы поэзии Цоя.
Лексика Цоя очень проста, образы зачастую тривиальны. Но именно они оказались понятными и понятыми.
В редком стихотворении Цоя нет упоминания о космических светилах, звездах, Луне, Солнце. И есть четкое противопоставление: Земля — Небо.
Лексика Цоя очень проста, образы зачастую тривиальны. Но именно они оказались понятными и понятыми.
В редком стихотворении Цоя нет упоминания о космических светилах, звездах, Луне, Солнце. И есть четкое противопоставление: Земля — Небо.
Между землей и небом — война.
И где бы ты ни был,
Что бы ни делал, —
Между землей и небом — война[11].
И где бы ты ни был,
Что бы ни делал, —
Между землей и небом — война[11].
Цой — голос Духа — всегда на стороне Неба, откуда он, видимо, пришел и куда жаждал вернуться.
* * *
Я хотел бы остаться с тобой.
Просто остаться с тобой.
Просто остаться с тобой.
Но высокая в небе звезда зовет меня в путь.
(Подчеркнуто мной. — Е. С.)
Группа крови на рукаве —
Мой порядковый номер на рукаве.
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве"[12].
* * *
Снова за окнами белый день.
День вызывает меня на бой.
Я чувствую, закрывая глаза:
Весь мир идет на меня войной[13].
* * *
В небе над нами горит звезда.
Некому, кроме нее, нам помочь
В темную, темную, темную
Ночь.
Ночь пришла, а за ней гроза[14].
* * *
На теле ран не счесть,
Нелегки шаги.
Лишь в груди горит звезда[15].
* * *
Это наш день.
Мы узнали его по расположению звезд.
Знаки огня и воды,
Взгляды богов.
И вот мы делаем шаг
На недостроенный мост.
Мы поверили звездам,
И каждый кричит: "Я готов!"[16].
Я хотел бы остаться с тобой.
Просто остаться с тобой.
Просто остаться с тобой.
Но высокая в небе звезда зовет меня в путь.
(Подчеркнуто мной. — Е. С.)
Группа крови на рукаве —
Мой порядковый номер на рукаве.
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве"[12].
* * *
Снова за окнами белый день.
День вызывает меня на бой.
Я чувствую, закрывая глаза:
Весь мир идет на меня войной[13].
* * *
В небе над нами горит звезда.
Некому, кроме нее, нам помочь
В темную, темную, темную
Ночь.
Ночь пришла, а за ней гроза[14].
* * *
На теле ран не счесть,
Нелегки шаги.
Лишь в груди горит звезда[15].
* * *
Это наш день.
Мы узнали его по расположению звезд.
Знаки огня и воды,
Взгляды богов.
И вот мы делаем шаг
На недостроенный мост.
Мы поверили звездам,
И каждый кричит: "Я готов!"[16].
Автору этой книги уже приходилось писать, что образ поэта — составная и неотъемлемая часть его литературной судьбы. Самые, казалось бы, тривиальные строки становятся актом прозрения, когда они находят реальное подтверждение в жизни. Виктор Цой ответил за каждое свое слово. И, конечно, является незаурядным — непостижимым — явлением.
[1] Борис Гребенщиков в книге: Виктор Цой, "Звезда по имени солнце: Стихи, песни, воспоминания". — М.: Эксмо-Пресс, 2001. С. 144.
[2] Там же. С. 153.
[3] Виктор Цой, "Звезда по имени солнце: Стихи, песни, воспоминания". — М.: Эксмо-Пресс, 2001. С. 218.
[4] Там же. С. 340, 341.
[5] Там же. С. 344, 345.
[6] Там же. С. 350.
[7] Там же. С. 353.
[8] Там же. С. 94.
[9] Там же. С. 347.
[10] Там же. С. 336.
[11] Там же. С. 220.
[12] Там же. С. 219.
[13] Там же. С. 342.
[14] Там же. С. 360.
[15] Там же. С. 348.
[16] Там же. С. 338.
[1] Борис Гребенщиков в книге: Виктор Цой, "Звезда по имени солнце: Стихи, песни, воспоминания". — М.: Эксмо-Пресс, 2001. С. 144.
[2] Там же. С. 153.
[3] Виктор Цой, "Звезда по имени солнце: Стихи, песни, воспоминания". — М.: Эксмо-Пресс, 2001. С. 218.
[4] Там же. С. 340, 341.
[5] Там же. С. 344, 345.
[6] Там же. С. 350.
[7] Там же. С. 353.
[8] Там же. С. 94.
[9] Там же. С. 347.
[10] Там же. С. 336.
[11] Там же. С. 220.
[12] Там же. С. 219.
[13] Там же. С. 342.
[14] Там же. С. 360.
[15] Там же. С. 348.
[16] Там же. С. 338.