Переводы

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Французский журналист Морис Маскино — мой старинный товарищ. Нас познакомила Лена Макина, сестра гонкуровского лауреата Андрея Макина, еще в 1988 году.
В 1992 году в газете «Господин народ» я опубликовал фрагменты интереснейшей книги Маскино «Будьте осторожны, товарищи, или Секс по-советски».
Это нелицеприятная для нас книга. Жесткая. Книга о сексуальной жизни советских людей, о порно-стройке (метафора М. Маскино). Французский журналист рассказывает о судьбах советских проституток, о том, как молодежь проводит свой досуг, а в общем-то — о духовном крахе, который переживает страна.
Пожалуй, это первая книга такого рода, написанная о нас западным журналистом в годы Перестройки. Взгляд со стороны — но не стороннего наблюдателя — по-моему, это интересно.
Пользуясь эксклюзивным правом на перевод этой книги, представляю на Ваш суд, уважаемые читатели, отдельные ее сюжеты.

Евгений СТЕПАНОВ

 

Морис МАСКИНО (Франция)

ТИШЕ, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ

— Когда русские влюблены, — говорит моя новая знакомая Алла (одна из многочисленных собеседниц автора. Фамилии в книге указаны не всегда. — Прим. переводчика), — они, увы, менее словоохотливы, чем французы. Никогда мужчина не скажет своей подружке, что она самая красивая, что он ее обожает, желает ее «съесть»... Это все прозвучало бы в нашем контексте крайне глупо. Мы ведем вместе серьезные разговоры о жизни, разговоры философского плана, решаем проблему: быть или не быть? Это смешно, но это так. Ты видишь: в нас нет ни капли бесполезного (полезного?) кокетства, ни грамма хитрости, которыми пользуются, наверное, женщины из других стран.
— Но тогда каким же образом чудо метафизических дебатов перерастает в супер-чудо дебатов любовных? Или вы сразу — внезапно! — валитесь с небес на диван? Без всякой предварительной подготовки? Неужели не испытываете в тот или иной момент потребности высказать слова нежной любви?
Алла вздыхает:
— Никогда, ни одного нежного слова! Впрочем, я бы сама не рискнула сказать ничего подобного, меня бы просто засмеяли. Глагол «любить» у нас очень серьезный, его произнесение обязывает ко многому. Это примерно то же самое, что сказать: «Я хочу, чтобы ты была моей женой!» У нас более охотно употребляют (и то крайне редко!) туманную фразу: «Ты мне нравишься».
В школе никогда не читают стихов о любви, в семье о любви вообще никогда не говорят.
Но вот — парадокс. Любовные истории из своей жизни русские любят рассказывать, пожалуй, как никто в мире. В этом, как и во всем другом, они совершенно не знают чувства меры.
Недавно мы разговаривали с Геннадием, моим давним другом, двадцатишестилетним журналистом, о женщинах. Обсуждали француженок, сербок, австриячек, немок (и я, и я Геннадий много путешествовали в своей жизни). И вот на одну мою историю Геннадий рассказывал — три. Вот что он говорил —о русских женщинах.
— Я знал одну девушку, которая сохранила честь! — восклицает Гена. — Ее звали Аня. Когда я ее встретил, она недавно развелась. По причине сексуальной дисгармонии со своим мужем. Кто был виноват в этом — она не знала. Немного предыстории. Их помолвка длилась довольно долго — два года. Именно сдержанность Петра, его деликатность, любезность прельщали Аню. Он не думал об ЭТОМ. Не приставал с ЭТИМ. Они часто посещали театры, кинотеатры, ходили на концерты. Не более того. Но как оказалось потом, на то имелись веские — весьма специфические! — причины. В свадебную ночь выяснилось, что Петр — обыкновенный импотент. Он либо кончал прежде, чем коснуться ее, или у него вообще не возникало никакой эрекции. Она, увы, ни в чем не стремилась ему помочь. Взволнованная, очарованная первыми ласками, когда он только целовал или касался ее груди, она переставала его желать (больше ничего не надо!) и становилась холодной, почти ледяной...
В конце третьего года совместной жизни они расстались, так и не добившись друг от друга любви.
Несколько месяцев спустя Аня заимела любовника. Он казался ей более умелым в постели и устраивал ее гораздо больше, чем Петр. Но, увы, каждый раз после акта она испытывала непонятные внутренние страдания, и эта боль долго не покидала ее. Вскоре она порвала и с любовником. Потом появился я. Наша совместная жизнь началась весьма экстравагантно. Она — сущая нимфоманка! — просто затаскивала меня в постель. И при этом — минимум ласки, никакой искусности, ни малейшего полета фантазии. С первых прикосновений, еще до момента сладостного соития, она перевозбуждалась, содрогалась, стонала и — принуждала меня к новым и новым ласкам, добиваясь вожделенного оргазма.
Иногда она даже будила меня среди ночи, чтобы все возобновить. И возобновляла. И плакала, как провинившийся ребенок, когда я изнеможденный, просил у нее пощады.
— Ты разбудил во мне женщину! — говорила она, наслаждая и убивая своими ласками. Ты открыл мне рай, не опуская меня на землю.
Я слушал ее, как сумасшедшую. В моем богатом любовном опыте еще не было таких надрывно романтических историй.
Однажды она специально разрезала руку стеклом, только для того, чтобы прогулять работу и заниматься — целый день! — любовью. Я чуть не потерял тогда сознание. Даже во время выпрошенного у нее перерыва, когда я говорил по делу по телефону или пытался смотреть телевизор, она использовала все свои хитроумные женские уловки (читатель, напряги воображение!), все свои чары для того, чтобы затащить меня назад в койку. После того дня любви я сбежал. Не выдержал издевательств. Пробудившаяся (да как!) в ней сексуальность оттолкнула меня от нее. Так в свое время непробудившаяся сексуальность расстроила ее брак с Петром. Таковы — во всем! — крайности русского человека. Он так устроен. Иначе не может. Нужно еще сказать, что исполнилось Ане в ту пору тридцать шесть лет. То есть в эпоху Брежнева ей было где-то двадцать. А сексуальность тогда имела неприятный запах серы. (Хотя закулисная сторона нравов в некоторых кругах и отличалась непотребной раскрепощенностью). И все же многие закомплексованные женщины той эпохи пытаются сейчас поверстать потерянные удовольствия.
Мне даже кажется, что нынешие двадцатилетние более уравновешенны. У них гораздо меньше завихрений на этой почве. Им исполнилось по пятнадцать, когда сексуальность получила гражданское право, их взросление протекало в более благоприятных в этом смысле условиях. Но это все слова. Лучше, чтобы ты убедился обо всем на деле. Ты должен все увидеть и изведать сам.

 

СЕКС ВЧЕТВЕРОМ

А вот такая исповедь. Молодые люди — по известным причинам — не называют себя.
— Мы познакомились пять лет назад. Мне двадцать шесть лет, моей жене двадцать четыре, моему соседу двадцать пять, его жене двадцать один. Нашим детям скоро по три года. Очень скоро выяснилось, что у нас много общего; в плане идей, вкуса, желаний, в плане неудовлетворенности жизнью... Мы пришли к выводу, что должны объединиться и жить вместе. Все эту идею одобрили. Мы решили достичь в сексуальной гармонии чего-то большего. Подняться над обыденностью. И, знаете, мы не жалеем ни о чем! Мы открыли, что в любовной игре столько оттенков, сколько цветов в радуге.
— Но ведь существует опасность СПИДа? Неужели вы не боитесь?
— Мы не рискуем заразиться, так как каждый из нас хранит верность своей группе.
— Извините, как происходят контакты?
— Секс практикуется вчетвером, втроем, иногда вдвоем. Это абсолютная свобода, большей свободы не существует. А во все эти грязные политические игры мы не верим. Плевать мы хотели на них.

* * *

Я уходил от этих ребят и вспомнил сексуальную революцию на Западе, у нас, в Париже. Видимо, все сексуальные революции связаны с социальными потрясениями.
Все взаимосвязано в этом мире.

 

КАКИЕ ВЫ, РУССКИЕ?

С этим вопросом (имея в виду исходную сторону, ибо убежден: каков человек в постели — таков и в жизни) я обращался в Москве и Петербурге ко множеству людей. Все давали разные ответы. Вот одно из мнений. Уже известного вам моего давнего друга — Геннадия.
— Мы не закомплексованы в сексуальном плане, — говорит Гена. — Мы не ходим вокруг да около, не играем в чувства и не откладываем на длительный срок момент плотского удовлетворения... Когда мужчина и женщина свободны (если в браке — это более сложно) и чувствуют симпатию друг к другу, они довольно быстро вступают в интимные отношения.
— В день знакомства?
— Нет. (Хотя бывает, как и во всем мире, по-разному). Большинство русских более серьезны, чем те, которых ты видел. Нормальный срок для установления абсолютного контакта — где-то две недели.
— Как происходят встречи?
— Тоже по-разному. Например, я встречаю девушку в гостях у своих друзей. Она мне кажется симпатичной. Я не покину ее до тех пор, пока не условлюсь о встрече. Через два-три дня я звоню ей, приглашаю в театр или кино. Затем — в ресторан. Если она отвечает на мои приглашения — все ясно, не так ли? Значит, нужно активизировать свои действия. Иначе — не смейся — я могу просто ее обидеть. Она еще подумает, что у меня со здоровьем не все в порядке...

 

ТЫ ДОЛЖЕН ВСЕ ИСПЫТАТЬ САМ!

Гена позвонил своему приятелю Олегу и предельно просто спросил у него:
— Найдешь несколько девочек и водки на завтра?
— Нет проблем, — ответил Олег.
И вот я оказался в новой компании, заранее предупрежденный Геннадием о всех возможных последствиях...
Серый, мрачный квартал, затерянный среди других на юге Москвы. Совсем рядом — лес. Еще несколько лет назад он занимал и эту площадь. Напротив — гусиной цепочкой — монотонные блочные дома, вытянутые как веревка и пересекающие шоссе — одну довольно большую дорогу, кишащую грузовиками, тракторами, бульдозерами... Вокруг ни магазина, ни кинотеатра. Практически — пустыня.
Только возле метро малюсенький универмаг, окруженный бесконечной очередью, ожидающей прибытия грузовика с вином. Первые пьяные в толпе. Несколько совершенно апатичных милиционеров.
— Вечер обещает быть интересным, — говорит Олег, на ходу показывая мне несколько бутылок «Столичной» водки, которые он достал по великому блату у одного своего знакомого.
— Что еще делать вечером? Только смотреть телевизор, пить или трахаться! Не так ли?
Я закуриваю. То улыбаюсь, делая вид, что согласен. Наконец, мы в квартире, она как раз и принадлежит Олегу. На полках книги по экономике, социологии, журналистское досье (Олег занимается социальными проблемами в одном крупном еженедельнике). На полу, возле магнитофона, огромный штабель кассет. На стенках репродукции Пикассо и разудалые плакаты: мощные качки и полуобнаженные, обнаженные девицы.
Прибывшие несколько мгновений спустя гости кажутся немного стесненными и не знающими, что делать. Чтобы разрядить атмосферу, Олег ставит диск с поп-музыкой.
— Никто или почти никто не знаком друг с другом, — шепчет мне Геннадий, который втаскивает меня в коридор и, давясь от смеха, посвящает в изобретенную им «легенду».
— Не распространяйся, что ты журналист. Это всех насторожит. Разумеется, ты неженат.
В противном случае они могут подумать, что должны изображать саму целомудренность. Скажи, что ты один, грустишь в Москве, что твоя машина стоит возле отеля, а ездить на ней тебе ужасно надоело!
Француз, машина! Они все будут у твоих ног.
Теперь о самих девочках. Их привез Юрий, молодой режиссер, умудрившийся уже получить премию в Каннах. Девочек трое. Римма, его подруга. Стройная блондинка в кожаных штанах, желтой блузке, остроносых туфлях с каблучками на шпильках. Вика. Длинные, темные волосы, желтая юбка, кружевной воротник на полувере, демонстративная прическа, рассчитанная, видимо, на то, чтобы сразить всех наповал своей дикой шевелюрой... В желтой майке Оксана, художница (из одного еженедельника). Наиболее приятная девушка. Она, кажется, меньше других озабочена тем, чтобы кому-то понравиться. И — быстренько отправляется на кухню готовить ужин.
Тем временем Олег предлагает выпить за дружбу, затем — за будущую знаменитость — Юрия, затем — за «нашего французского друга» (то есть, представьте себе, за меня).
Тосты произносятся бесконечно, звенят бокалы, развязываются языки. Юрий рассказывает о своей поездке в Канны, Галя говорит, что ждет приглашения, в гости, в Штаты от одного американского бизнесмена и демонстрирует его фото, Римма дотошно объясняет, в какой комиссионке она приобрела кожаные штаны за шестьсот рублей.
Обычный треп.
Но вот Гена возвращается с кухни с вареной картошкой, помидорами, сосисками, приготовленными Оксаной.
Начинается процесс поедания.
Юрий предлагает выпить — за любовь!
Потом — за самую прекрасную!
Видимо, каждая девушка при этом чувствует себя королевой.
Наконец Геннадий (который взял надо мной шефство) предлагает поговорить о чем-нибудь «более серьезном, например, о любви».
— О нет, — возражает ему Олег, — о любви не говорят, ею занимаются.
Тишина. Затем тихий девический смех. Смущение? Согласие со сказанным?
Кто-то предлагает: «Потанцуем?» Это ожидаемый сигнал, что-то вроде — «Итак, приступим!» Все вскакивают, как напружиненные. Под звуки сумасшедшего, дьявольского рока молодые люди прыгают, трясутся, вихляются, возбуждаются.
На уголках губ блуждают странные улыбки.
— Как поживает Джонни Холлидей? — неожиданно спрашивает меня Вика. И страшно удивляется, что я не знаю этого имени. Потом Вика говорит, точнее, кричит, что ей жарко, безумно жарко. Она приподнимает свой пуловер (о, Боже!), снимает через свою черную шевелюру белоснежный лифчик (Спаси и сохрани!). И — снова неистово скачет, прыгает. Как заводная. Изнуренная танцами Галя падает на кровать. Юрий ловко подхватывает ее, напрочь забыв про Римму, поит водкой и ласкает Галину.
Гаснет свет. Из-за голубого дыма сигарет невозможно различить ничего и никого. Пожалуй, кроме пошатывающихся теней, смешивающихся между собой.
Я ищу глазами Геннадия, надеясь, что он вытащит меня из этого ужаса. Как вдруг одна из девушек, кажущаяся мне привидением, затаскивает меня в соседнюю комнату. Я освобождаюсь от нее с величайшим трудом. Вырываюсь. И выбегаю в коридор, где встречаю Оксану. Раздраженная настойчивыми домогательствами Олега, она умоляет меня «увести из этого бардака».
Наконец, тишина. И снег. И мы оба, не сговариваясь, произносим вслух одну-единственную фразу — «О, тампоре, о морес».

1992