Отзывы

 

Журнал "Другое полушарие", № 4, 2008 г.

"АВАНГАРД НЕОБХОДИМ КАК ПЕРЕДОВАЯ СИЛА ПОЭЗИИ"

Анна Альчук задает вопросы Сергею Бирюкову

Сергей Бирюков — поэт, филолог, культуролог, исследователь авангарда. Основатель и президент Академии Зауми. Преподавал в Тамбовском госуниверситете им. Державина. В настоящее время преподает в университете им. Мартина Лютера (Галле, Германия) и университете Н.Нестеровой (Москва). Автор 10-ти поэтических книг (в т.ч. визуальных), 6-ти теоретических, многочисленных статей. Организатор конференций-фестивалей, коллоквиумов, изданий, посвященных авангарду. Организатор и руководитель театра DADAZ. Участник международных поэтических фестивалей в России, Германии, Канаде, Македонии, Бельгии, Ирландии. Записи на CD, радио и телевидении.

Как ты определяешь авангард в поэзии? Уместно ли вообще это определение сейчас?

Я думаю, что вполне уместно и необходимо. Авангард необходим как передовая сила поэзии. Это стилевое течение, в чем я совершенно согласен с хорватским исследователем, профессором Александром Флакером — крупнейшим аналитиком русского и славянского авангарда. Мы с ним несколько раз встречались и обсуждали эту тему. Скажу даже так: вот в определенные периоды сложились такие-то стилевые течения: барокко, классицизм, романтизм. Мы привыкли в учебном варианте рассматривать их в последовательности. Но на самом деле—все же осталось! То есть эти тексты существуют, мы их читаем и они на нас оказывают воздействие. И могут быть авторы, тяготеющие к барочному стилю (в русской поэзии хороший пример — Максим Амелин) или к романтизму, или "критическому реализму" (например, у Всеволода Емелина — с уклоном в духе сатирического журнала 19 века "Искра"). Точно также могут работать авторы и в авангардном стиле, даже прямо повторяя какие-то приемы. Это, с одной стороны, с другой — есть группа авторов, хорошо знающих исторический авангард, берущих его за основу и создающих неовангард. Я называю его, с некоторой доли иронии, но вполне в гегельянском духе, внеисторическим. Эти "внеисторические" авторы, как ты знаешь и по собственному опыту, используя приемы исторического авангарда, что-то корректируют, углубляют, придумывают (а лучше - являют) свое. Тут могут быть различные варианты: вариант Айги, вариант Мнацакановой, вариант Сосноры, варианты Ры Никоновой, Сергея Сигея, Елены Кацюбы, Константина Кедрова, Валерия Шерстяного. Авангардисты, как правило, не ходят строем. Это всегда подчеркнутая индивидуальность, экзистенциальная (но часто и подчеркнуто игровая) напряженность формы. Так бы я определил поэзию авангарда кратко. И поскольку мы с тобой говорим для читателя, то стоит сделать отсылку к моим книжкам, где об этом же несколько подробнее...

Да, с середины 90-х годов вышло несколько твоих книг, в том числе, в 2006-ом году, книга "Авангард: модули и векторы". В этом году появился альманах Академии Зауми. Как ты оцениваешь реакцию на внеисторический авангард и на твои действия?

В 2008 году мы будем отмечать столетие русского авангарда (отсчет от 1908 года!). Если посмотреть на то, как принимали исторический авангард (есть замечательное исследование Андрея Крусанова), какая была атмосфера, свист, улюлюканье..., то сейчас вокруг авангарда почти спокойно. Лишь изредка в литпечати появляются отдельные наскоки. Авангард как бы невидим. Мои книги на эту тему — капля в море. Хорошо, что Евгений Степанов стал издавать журналы "Футурум-арт", "Дети Ра", а то ведь были только выходящие раз в год "Журнал ПОэтов" и "Черновик". Но, как говорится, капля камень точит. Вдруг узнаешь, что книжку прочитали в Томске, в Чите, в Хабаровске. К тому же теперь есть интернет. И вот прямо сейчас, когда мы говорим, появляется в сети новый журнал "Другое полушарие", нацеленный на эксперимент. Его делает Евгений В. Харитоновъ. То есть нужны делатели, создатели ситуций.

Длительное время ты сам был таким создателем ситуаций в Тамбове и не только. Твой проект Академии Зауми, начатый в 1990 году, оказался "долгоиграющим". Ты это предвидел?!

Предвидеть в полном смысле, конечно, не мог, но и не предвидеть тоже не мог. Такой вот парадокс. АЗ строился на моем твердом убеждении, что развитие авангарда в СССР было искусственно прервано. Но креативные возможности авторов, способных к эксперименту, оставались. И эти авторы писали вне зависимости от спроса. Не буду перечислять уже названных, а вот еще несколько имен: Владимир Гершуни, Дмитрий Авалиани. Они, слава богу, еще застали мгновения, когда их узнали, то есть были какие-то публикации уже в 80-е-90-е. А вот и те, кто не застал: Георгий Спешнев, Леонид Аронзон. Так вот, зная все это, я и затеял Академию Зауми, как некий року укор! Вспоминаю, как живо откликнулись на эту идею Геннадий Айги, Генрих Сапгир, Игорь Холин, Рудольф Дуганов. Я имею в виду, что они вполне оценили и веселую провокативность, и серьезную проективность замысла. Довольно скоро оказалось, что авангардная словесность может существовать в рамках действительно академических структур. Первые конференции-фестивали я проводил в 90-е годы вместе с кафедрой русского языка Тамбовского университета, где тогда работал. Тогда же усилилось взаимодействие с Институтом русского языка Академии наук: Виктором Петровичем Григорьевым, которого я считаю своим учителем и с которым меня связывала многолетняя дружба, Натальей Кожевниковой, Натальей Фатеевой, Зоей Петровой. Из этих творческих контактов потом выросли другие акции, уже московские, и та большая конференция-фестиваль, которую мы с тобой и с Наташей Фатеевой спроектировали в Институте русского языка "Поэтический язык рубежа 20-21 веков и современные литературные стратегии" в 2003 году.

Да, тогда шла речь о различных формах поэзии, визуальной, фонетической. Почему, на твой взгляд, в России не получила развитие сонорная поэзия?

Ты знаешь, довольно трудно ответить на этот вопрос прямо. Сонористика зародилась в России сто лет назад, затем появились музыкально-поэтические теории Леонида Сабанеева, Михаила Малишевского, Александра Квятковского, Александра Туфанова. Хармс увлекался звуковыми опытами. В Европе сходными путями шли дадаисты. В 30-е-40-е годы в России все это заглохло. На Западе же, благодаря тесным контактам артистов разных стран, сонорность начала возрождаться уже с начала 50-х — сказалось то, что техническое оснащение быстрей развивалось, звуковая среда была более насыщенная, присутствовало влияние таких композиторов, как Кейдж, Штокхаузен, Берио, контакт с музыкантами. Там стали проводиться специальные фестивали саунд-поэзии. К сожалению, сейчас, в значительной мере по финансовым причинам, это движение пошло на убыль. У нас в 60-е годы появились авторы, близкие к сонористике. Очень интересна, например, была "Поэтория" Родиона Щедрина на стихи Вознесенского и с его участием. Я был на премьере в 1968 году. Интересно, что именно в России несколько лет назад Дмитрий Булатов издал наиболее полную антологию мировой звуковой поэзии, причем по-русски и по-английски. Сам Дмитрий интересно работал с саундом, в Ейске Ры Никонова и Сигей, в Петербурге Горнон, Лариса Березовчук, в Нижнем Новгороде Сергей Проворов. В Москве в 2005 году состоялся первый фестиваль голосового стиха, мне запомнился Дмитрий Строцев — русский поэт из Минска. Но в целом я бы сказал, что этот сегмент искусства у нас недостаточно проявлен в массмедиа, плюс вообще сложности существования поэзии. Увы, не только в нашей стране...

Ты нередко бываешь на международных поэтических фестивалях. Какие интересные явления тебе встречались?

У меня специфический интерес — звучание стиха, перформанс. Хорошие стихи можно просто прочитать глазами, и я не очень понимаю, зачем автор сам читает с эстрады, если он это делает плохо. Поэтому особо выделяешь таких авторов, как голландец Яап Блонк, немец Михаэль Лентц, бельгийцы Филип Меерсман, Ливен Веркаутер, Элле Меандер, японец Ясухиро Яцумото, вьетнамец Ши-трунг Нгуен, канадец Пол Даттон, англичанин Питер Во, русский Валерий Шерстяной... Со многими из них я выступал. А с Меерсманом и Во мы даже образовали группу "да-стругистен-да", когда были на Стружских вечерах в Македонии. Еще была незабываемая встреча на Берлинском фестивале в 2004 году с патриархом немецкой конкретпоэии 80летним Ойгеном Гомрингером.

Поэзия маргинализуется, приобретает клубный характер. По сравнению с ситуацией начала века, резко поредела публика, поэзию потребляющая. В основном это сами поэты и те, кто о поэзии пишет. Видишь ли ты перспективы поэтического развития в России?

То, что ты говоришь, вообще-то характерно в основном для московских поэтических клубов. И это, кстати, нормально. Просто надо придумывать новые формы. Как например Елена Пахомова и Андрей Коровин придумали "Критический минимум": встречи поэтов и критиков. В других местах Москвы — в школах, университетах, где мне доводилось выступать—очень живой интерес. Категорический императив: если публика не ходит в клубы, надо идти к публике! Уже в Петербурге публику можно собрать и в клубе, а в провинции вообще невероятное количество народа приходит на поэтические выступления, где бы они ни проходили. Может быть, это мне просто везло, но так было всюду: в Тамбове, Саратове, Самаре, Брянске, Ростове-на-Дону. Мне кажется, тяга к поэзии, причем к необычным и заразительным ее формам, будет нарастать. Дело в том, что звуковой мир сейчас настолько разнообразен, энергетиен, что желающих послушать человека, даже хорошо читающего стихи, почти не осталось. Нужны особые формы представления поэзии. Боюсь, что сами поэты, да и вообще литсообщество, это плохо осознают.

Берлин, ноябрь 2007