Главная страница

Раздел «Литератор»

Интервью Евгения Степанова

Мария Розанова


    

 

Мой магнитофон отказывался работать. Не записывал — и все тут! Мария Васильевна Розанова, главный редактор и издатель парижского журнала «Синтаксис», любезно согласившаяся дать мне интервью, начала надо мной ехидно подтрунивать (она это умеет!).
— Что это у Вас магнитофон такой паршивый?
— Так у вас здесь, на хваленом Западе, купил.
— Правда?
— Да, правда.
— А за сколько?
— За сто тридцать франков.
— Ну, за сто тридцать франков и я бы работать не стала.
Тем не менее журнал свой Мария Васильевна выпускает практически на общественных началах, не получая никакой зарплаты. Вот о журнале ее, о других русскоязычных западных изданиях, о связях их с ЦРУ, о том, как жить — и выжить! — на Западе русскому издателю, и о многом-многом другом состоялась в Париже наша беседа.

 

Издатель Мария РОЗАНОВА:

«А КОРМЯТ МЕНЯ ГРАФОМАНЫ...»

— Для начала, Мария Васильевна, прошу удовлетворить мое журналистское любопытство. Дело в том, что о Вас в Москве ходит множество легенд. Одна из них следующая. Писатель Андрей Битов и сценарист (художник, режиссер) Резо Габриадзе приехали в Париж, зашли к Вам в гости. Вы предложили им по чашечке кофе. Пока они их выпили, Вы уже выпустили книжку Габриадзе с комментариями Битова.
— Это, конечно, легенда. Но есть ней, как и в каждой легенде, доля правды. Дело было так. Приехали в Париж Андрей Битов и Резо Габриадзе со своим кукольным театром. Резо позвонил — мы не были знакомы — и пригласил на спектакль. Я приглашение приняла. В театре я увидела выставку картин и рисунков Резо. Она была развернута в фойе. Мне это все безумно понравилось. И спектакль, и рисунки. После спектакля Резо спросил: «Ну как?» Я сказала: «Замечательно! Я Вам сделаю подарок!» Резо испугался, замахал руками: «Какие подарки! Слушай! Нэ надо никаких подарков!» Он, наверное, рассуждал следующим образом: «Что может подарить жительница Парижа не первой молодости стареющему художнику? Какие-нибудь джинсы, рубаху...»
Я его успокоила: «Резо, я издам Вашу книжку. Книжку Ваших рисунков». Рядом оказался Битов, который очень дружит с Габриадзе. (Мы с Андреем Георгиевичем тоже в очень нежных отношениях.) Битов сказал: «А я к этой книжке напишу предисловие!»
На следующий день они приехали ко мне домой. Кофе я их не угощала. Угощала неплохим, я надеюсь, обедом. Было много разного роскошного жареного мяса, уйма всяческих трав, зелени...
Битов (очень оперативный!) принес свое предисловие, Резо — рисунки. Целый день, сидя здесь за этим столом, за которым сейчас сидите Вы, Резо рисовал обложку к книжке. Затем он приходил еще два раза. Работал с утра до вечера. За неделю — не за вечер — мы эту книжку сделали. За время гастролей театра. Тираж — сто экземпляров. Сорок я отдала Габриадзе, сорок — Битову, двадцать взяла себе. В продажу эта книжка никогда не поступала и не поступит.
— Почему?
— Издание такой книжки — это моя прихоть, игра, мое развлечение. Я могу себе это позволить. Руки у меня свои, машины — тоже. Все, что я хочу, я могу сделать сама. И делаю. Это не для денег. Это ради удовольствия.
— Расскажите о том, как создавался Ваш, постгинзбурговский «Синтаксис»?
— Первый номер вышел в 1978 году, когда после четырех-пяти лет эмиграции мы поняли, что ничего не можем здесь сделать. Вдруг выяснилось: Синявский (А.Д.Синявский, писатель, муж М.В. Розановой, скончался в 1999 году. — Е.С.) оказался в положении гораздо более сложном, чем то, в котором он находился в Москве до своего ареста. Если раньше он посылал свои произведения на Запад и здесь печатался (за что и был схвачен), то теперь посылать их оказалось некуда. Разве только на Луну. Здесь, на Западе, в русскоязычной прессе его печатать перестали. От французских, английских, итальянских издателей поступало множество предложений, выходило немало публикаций на этих языках. Но, понимаете, если ты русский писатель, то и выйти тебе хочется, прежде всего, к русскому читателю.
И в один прекрасный момент я сказала ему: «Знаешь, Синявский, не огорчайся. Мы живем на свободной земле, где каждый может делать все, что хочет. И если тебя никто не печатает, нет проблем, я сделаю тебе журнал сама». «Ну, как же так, мы одни, мы здесь как на необитаемом острове?!» — забурчал Синявский. «Мы создадим журнал одного автора. Такое в истории журналистики уже случалось», — парировала я. И начала претворять свою идею в явь. Другого пути я не видела. В то время практически все русские журналы и газеты на Западе, во всяком случае, в Париже, можно было приравнять к сегодняшним советским «Молодой гвардии»и «Нашему современнику». И где, скажите на милость, в такой ситуации оставалось печататься русскому писателю, пишущему под именем Абрам Терц? Негде! Поэтому-то я и стала создавать журнал. Спокойно. Тихо. Одиноко. Но, понимаете, эмиграция — это большая коммунальная кухня. Очень скоро многим стало известно, что мы делаем свое издание. И оказалось: мы вовсе не одни, немало литераторов в таком же, как и мы, положении. Им тоже негде печататься. Так возник «Синтаксис», журнал, который противопоставил себя эмигрантскому официозу, таким изданиям, как «Русская мысль», «Континент», «Посев». Изданиям, где существовала (существует!) своя цензура. И хотя на Западе нет власти коммунистов, многие темы, сюжеты в этих журналах, газетах табуированы. Знаете, здесь ходит такая шутка: в эмиграции есть свой парижский обком (первый секретарь — Владимир Максимов), есть свой Вермонтский ЦК...
— Почему вы все-таки так резко противопоставлены друг другу?
— Прежде всего, потому, что мы были (и есть!) единственное независимое западное русскоязычное издание, по крайней мере, здесь, в Париже. Все остальные — на абсолютной дотации, потому что русское книжное дело на Западе совершенно нерентабельно. Это легенда (еще одна!), что русские люди любят читать. Читали в Союзе только потому, что больше ничем нельзя было заниматься. Вот увидите: если начнется приватизация экономики (действительная!), если по-настоящему дадут людям заниматься бизнесом, открывать свои небольшие фабрики, заводы, электростанции, дома отдыха, тогда все вообще бросят читать. Чтение заменяет (заменяло, по крайней мере) советскому человеку ВСЕ. И поездки за рубеж, и занятия тем же бизнесом... Как только придет подлинная свобода, с чтением люди расстанутся. И первыми от этого пострадают писатели. Они тут же окажутся в положении европейских, американских литераторов. В положении отнюдь не комфортном. Это в Союзе писатель — профессия не только почетная, но и денежная. На Западе все по-другому. Писатели, поэты вынуждены зарабатывать преподавательский, журналистской деятельностью. Проза расходится только коммерческая. Поэтические сборники вообще никто не покупает. Великих французских поэтов последнего времени поддерживали (по дружбе) великие французские художники. Чьи-то французские стишата издавались в роскошных альбомах с репродукциями того или иного известного живописца. Поэты получали деньги. Это был союз интеллигенции против пресловутого — очень сурового! — мира капитала.
— Что ждет советского литератора, мечтающего переехать на Запад?
— Во-первых, надо еще переехать. А во-вторых, его ждет необходимость осваивать какую-то реальную профессию. Прозой, стихами он сможет заниматься на досуге. Если у него будет досуг.
— Это означает — расстаться с делом жизни. Не так ли?
— Мне трудно сказать. Но думаю, что, например, поэтам вообще бессмысленно уезжать. Слишком велика возможность не реализоваться (как реализуешься, если занимаешься не тем, чем тебе на роду написано?). Заметьте: даже Бродский — при Нобеле! — преподает. Набоков до «Лолиты» тоже преподавал в Лицее. А также обучал богатых идиотов игре в теннис. Понимаете, Женя, Россия — единственная страна в мире, где можно жить, не работая, не делая абсолютно НИЧЕГО.
— Жизнь на Западе действительно отлична от нашей. Мне кажется, здесь люди вообще не склонны к поэзии, и атмосфера (духовная) здесь нервная, склочная... Я встречался в Париже с огромным количеством бывших соотечественников. Редко кто говорит о своих знакомых хорошо. Все друг друга не любят.
— А почему мы должны любить друг друга?
— «Все люди — братья...» Нет?
— А дома Вы со всеми дружите? Вы дружите с «Литературной Россией», «Молодой гвардией»?
— Нет.
— А ведь «все люди — братья»... Я знаю: меня здесь многие не любят. Меня и не должны любить. Тот же Струве... У нас абсолютно разные позиции.
— Вы конкуренты?
— Ничуть. Но я могу себе позволить напечатать то, что он не напечатает никогда. Скажем, статью Владимира Линецкого «Северянин и Солженицын» — к выходу «Словаря языкового расширения» Александра Солженицына. Этот словарь — собачий бред. Вместо «бакенбарды» Александр Исаевич призывает говорить «бакауши», вместо «консервативный» — «оберегательный», вместо «контролер» — «поверщик», вместо слова «десятка» — «верхосытка»... Я этого не принимаю.
А когда Никита Струве выпускает подарочное издание «Архипелага ГУЛАГа», мне, простите, это представляется просто кощунством. Подарочное издание — об ужасах концлагеря... Это кощунство и абсолютное отсутствие слуха... Знаете, когда мы встречаемся, Никита Алексеевич мне говорит: «Добрый день, Мария Васильевна».
Я отвечаю: «Бонжур, Nicita Strouve». Он, конечно, Strouve.
Поймите, в том, что мы не любим друг друга, нет ничего плохого. Мы слишком разные. И потом — если мы русские, так что же, мы всем русским должны кидаться в объятья? Мы и на Родине выбирали друзей осторожно, и здесь.
— А что Вы скажете о сегодняшней «Русской мысли»? Объясню, почему спрашиваю. В этой редакции меня очень тепло, радушно встретили, накормили даже. По-моему, очень симпатичные люди. В то же время неоднократно мне приходилось слышать именно здесь, в Париже, ядовитые реплики, что газета выходит, якобы, на деньги ЦРУ.
— Все правильно. Выходит и выходила.
— Как?! Не может быть! Вы говорите сейчас, как раньше писала газета «Правда».
— «Русская мысль» потому и процветает, что она ЦРУшная контора. Я сама про них долгое время ничего не знала, пока не занялась издательским делом. Вы должны были задать им только один маленький вопросик: «Какой у вас тираж?» Вы его, конечно, не задали. Но даже если бы Вы его и задали, Вам на него прямо и конкретно не ответили бы. Давайте займемся элементарной арифметикой. Берем в руки газету. Стоит она восемь франков. Книжный магазин берет за реализацию от тридцати трех до пятидесяти процентов. От трети до половины. Значит, с каждого номера редакция возвращает только 5,36 франка. Если пятьдесят процентов — то вообще четыре франка. Теперь скажите мне, какой должен быть тираж газеты, чтобы оплатить помещение, зарплату сотрудникам, гонорар, типографию? Их помещение (квартира) стоит весьма и весьма недешево. Много комнат, престижный район. Для справки: аренда однокомнатной квартиры стоит сейчас не менее трех тысяч в месяц. Что касается сотрудников, то штат у них колоссальный. Только на обложке указано тринадцать человек. А сколько еще мелких «брызг»! Минимальная зарплата во Франции — пять тысяч. Сейчас даже больше. Это то, что Вы получаете в руки. Но работодателю за него нужно заплатить страховку. Это еще пятьдесят процентов. То есть, когда я — к примеру — беру сотрудника на работу с окладом, скажем, в пять тысяч, то обходится он мне в десять тысяч. Даже если все тринадцать сотрудников «Русской мысли» получают минимум, то лишь на зарплату уходит шестьдесят пять тысяч. Плюс — страховка. Это уже сто с лишним тысяч франков. Но, конечно, и главный редактор газеты, и заместитель главного редактора получают побольше. У зама, если не ошибаюсь, зарплата где-то тысяч шестнадцать. В общем, примерно 18 656 экземпляров нужно выпустить только для того, чтобы покрыть расходы на зарплату. А чтобы оплатить ВСЕ расходы, тираж газеты должен достигать миллиона экземпляров. Но у них тираж, конечно, другой...
— Получается, в самом деле есть какой-то спонсор.
— Очень могущественный спонсор. Кто он — не секрет для многих. Когда живешь на Западе, интересно наблюдать за служебными и пространственными перемещениями американских начальников в русских учреждениях.
— Кто же эти американские начальники?
— В данном случае — Иловайская-Альберти, старая ЦРУшная сотрудница. (Г-жа Иловайская-Альберти долгое время работала главным редактором «Русской мысли». Скончалась в 2000 году. — Е.С., 2001.)
— Честно говоря, верится с трудом. Я был в редакции — там идет типичная газетная работа. Как во многих московских редакциях, в которых я работал. Может, я тоже работал в ЦРУ?
— Разведка всех стран потому и разведка, что в открытую ничего не делает. Разведка — организация тайная.
— Тогда мне просто непонятно — зачем ЦРУ «Русская мысль»? Ведь пишет эта газета в основном о том, что происходит в метрополии, причем пишет отнюдь не так остро, как многие наши средства массовой информации. И к тому же достать эту газету в «Совке» очень непросто. Даже в «Ленинке»есть далеко не все экземпляры.
— Попытаюсь объяснить. Вот, скажем, Вы, Женя. Вы приехали в Париж. Куда Вы первым делом пошли? В газету?
— Да.
— Правильно. Эта газета осуществляет известный контроль, выполняет функцию своеобразного коллектора информации. С Вас взять нечего, но приезжают фигуры покрупнее. С весьма интересными фактами и документами. А разведка — это сбор информации. Не более того.
— «Русская мысль» всегда занималась подобными вещами?
— Одно время, когда газету редактировала Зинаида Шаховская, до такого еще не доходило. ЦРУ помогало очень слабо, чуть-чуть, вяловато. Сотрудники сидели на нищенской зарплате. Газета была менее агрессивной, занималась больше эмигрантскими делами. Но потом до ЦРУ дошло, что «Русская мысль» может быть хорошим центром по сбору информации.
— Как Вы думаете: все ли русскоязычные газеты на Западе выполняют подобные — шпионские — функции?
— Вряд ли. На Западе сейчас три крупные русскоязычные газеты: «Русская мысль», «Панорама» и «Новое русское слово». Последние две — в США. Эти американские издания существуют, по-моему, за счет рекламы. И они мне вообще симпатичны. Одна больше, другая меньше. Это не важно. Во всяком случае, если Вы хотите что-то узнать о жизни эмиграции, читайте эти газеты.
— Простите, Мария Васильевна, за каверзный, но, думаю, закономерный вопрос: а Вы? Вы тоже на дотации? Поясню — почему я об этом спрашиваю. Ваш журнал — русский, литературно-художественный. Абсолютно не коммерческий. И, тем не менее, я знаю, гонорары Вы платите. Мой друг, советский литературный критик Владислав Кулаков, за статью объемом в один печатный лист (это примерно двадцать четыре страницы — ред.), опубликованную у Вас, получил сто долларов. Словом, как Вы сводите концы с концами?
— Мы абсолютно не рентабельны. Поначалу мы делали журнал исключительно на деньги Синявского, на его профессорскую ставку (А.Д.Синявский был профессором Сорбонны. — Е.С., 2001). За это, слава Богу, неплохо платят. Можно что-то делать. Я поначалу даже наивно думала, что его денег нам хватит на все. Но оказалось, что журнал — предприятие крайне дорогостоящее. И выпадали такие годы в истории «Синтаксиса», когда за год выходило не более одного номера. Я просто не могла собрать необходимого количества денег, чтобы выпустить еще номера. Сравнительно недавно — где-то после выхода двадцатого номера — мы наконец-то добились незначительного пособия (я его называю резинкой от трусов). Нас поддержали (большое спасибо!) в американском фонде «Либерти». (По моим нынешним данным, этот фонд тоже имеет отношение к ЦРУ. — Е.С., 2001.) Он дает двадцать пять тысяч долларов на четыре номера. Это частично покрывает расходы. Во всяком случае — по производству. Именно эти — американские — деньги позволяют платить гонорары. Раньше мы не платили ни франка. Да и сейчас, надо сказать, платим далеко не всем. Скажем, Синявскому я, разумеется, никогда не заплачу. Нет оклада у меня. Я не плачу американским профессорам, печатающимся в «Синтаксисе». Наоборот — они присылают деньги мне. За то, что я публикую их статьи. Многие профессора считают нужным поддержать журнал. А плачу я только советским. Таким, как, скажем, Ваш друг Владислав Кулаков, талантливый, на мой взгляд, критик. Впрочем, некоторые советские сами отказываются от гонорара.
— Вы шутите? Неужели такое возможно?
— Возможно. Например, Татьяна Толстая. Она тоже всеми силами поддерживает журнал. Ее недавно спросил прозаик Сергей Каледин о том, почему она печатается в «Синтаксисе», а не предлагает свои произведения советским журналам. — «Синтаксис» престижнее!— ответила Татьяна Толстая.
— Она — частый автор у Вас?
— Она не только автор. Она была представителем журнала в Москве, отбирала рукописи и посылала их сюда, в Париж.
— Мария Васильевна, у нас дома сейчас можно напечатать практически все. Как Вы в связи с этим конкурируете с советскими изданиями? Или для Вас понятия конкуренции не существует?
— Мы сами по себе. Мы не держимся на разоблачительных материалах. Кстати говоря, «Континент» я не люблю именно за тупую антисоветчину. Их принцип — кто громче крикнет: «Брежнев (или кто там!) — дурак!» По-моему, подобной смелостью не исчерпываются задачи литературы. Даже публицистики. Вы говорите, что на Родине сейчас можно все напечатать. Я так не думаю. Вряд ли можно напечатать, скажем, статью Олега Давыдова о Льве Толстом. (Мария Васильевна открывает один из номеров своего детища. — Е.С.)
— Почему?
— Потому что тон этой статьи недостаточно — внешне! — почтителен. Помните, какой крик поднялся в Союзе из-за нескольких страниц «Прогулок с Пушкиным". А ведь эта книга — объяснение в любви к Пушкину. Просто другими словами. Как не положено. Статья Олега Давыдова — из этой же серии. Журнал «Синтаксис» печатает вещи, которые — не положено...
— Стилистически?
— Совершенно верно. Стилистически, в первую очередь. Знаете, я пришла к выводу, что стилистические разногласия — гораздо более серьезные, чем, например, политические. Сейчас нередко можно увидеть вместе, работающими рука об руку бывших заключенных и бывших секретарей обкомов. Политические разногласия преодолеть легко. А вот стилистические — сущностные! — почти невозможно. Помните: «По мне лягушку хоть сахаром обмажь, а я в рот ее не возьму».
— Вернемся к теме «Как русскому выжить в Париже?»Что Вы, известная издательница, можете сказать по этому поводу?
— Тем советским (бывшим советским) людям, которые хотят заниматься на Западе издательским бизнесом, я бы прочитала известные детские стихи: «Не ходите, дети, в Африку. В Африке опасно, в Африке ужасно!..» Что они будут здесь издавать?
— Если Вы спрашиваете меня, я могу только предполагать. Может быть, художественные русские альбомы, современную прозу (по-моему, она у нас сейчас очень интересная!)?
— Кто это купит?
— ...
— НИКТО! Русские издательства — хобби. Этим можно заниматься в свободное от работы время. Поймите же, наконец, издательство — очень и очень дорогое удовольствие. Я выпустила первые пять номеров «Синтаксиса», вижу: влетает в копеечку, да еще в какую! Стала искать способ, как удешевить процесс... Начала сама делать набор, потом купила типографию. Так я стала не только главным редактором, но и корректором, типографом, менеджером, то есть — ВСЕМ. Это не каждый сможет. Сейчас я несколько освоилась. Есть, как Вы знаете, кое-какая поддержка. Поэтому теперь я могу себе позволить нанять наборщика (сама я вообще набор делать не люблю). Но поначалу практически всегда приходилось стоять у станка самой. Вот что такое русский издатель на Западе. И не нужно думать, что я печатаю только то, что хочу. «Синтаксис» — да, это святое, здесь отбор очень серьезный. Но чтобы зарабатывать деньги, мне приходится постоянно выступать в роли обыкновенного типографа. Печатать тех, кто платит деньги. Выпускать их книги. Словом, кормят меня... графоманы, дай им Бог здоровья! Они приносят мне свои стишата. И просят напечатать за свой счет. Я печатаю. Они платят. Они с деньгами. И больше всего на свете хотят увидеть напечатанной свою книжку. Как и любой графоман. В любой стране.
— Вернемся к «Синтаксису». Какой у журнала тираж?
— Тысяча четыреста экземпляров.
— Как они расходятся?
— Семьсот экземпляров продается, остальные дарятся. Пока есть финансовая поддержка, я могу не дрожать над каждой копейкой.
— Назовите каких-нибудь наиболее активных (помимо Толстой) сотрудников, авторов журнала.
— Их не так много. Конечно, Синявский. Есть такой прекрасный автор — Игорь Померанцев. Замечательный прозаик. Начал печататься, только переехав на Запад. Живет в Лондоне. Это мое открытие. Очень горжусь! Постоянно нам пишет из Москвы критик Владимир Новиков. Вообще у нас все авторы постоянные. Создался свой небольшой коллектив. Он, конечно, иногда расширяется. Но костяк неизменен.
— Вы читаете все рукописи, которые к Вам поступают?
— Нет. Когда много лет занимаешься одной работой, возникает определенный профессионализм... Я читаю три страницы рукописи. Сначала. Если они интересны, читаю все. Если три страницы неинтересны, то — я уверена — во всей рукописи ничего путного нет.
— А Вы, Мария Васильевна, кто по образованию? Редактор? Вообще расскажите немного о себе. Где Вас так всему научили?
— Жизнь меня научила. А по образованию я — искусствовед, закончила МГУ. Я сменила и — не побоюсь сказать! — освоила множество профессий. Работала в Институте реставрации, ювелиром, шила платья, писала статьи, читала лекции по истории искусств, вела на «Свободе» (это уже после отъезда) программу «Мы за границей». Потом вот стала делать журнал.
Я люблю хорошо работать — стремлюсь во всем «дойти до самой сути». Если что-то делать, то делать! Увы, это я могу себе позволить только здесь, на Западе.
— Какие планы, Мария Васильевна?
— Я издаю сейчас две новые книги Синявского. Это книги академического плана, основанные на его лекциях в Сорбонне. Я записала их на магнитофон и вот теперь буду печатать. Готовлю тридцать первый том «Синтаксиса». Тема — «Вы и мы». Эмиграция и метрополия. Я вижу, что в эмиграции советский человек не понимает ни фига.

Беседу вел Евгений СТЕПАНОВ

1991