По заданию редакции газеты «Семья» я делал в свое время материал о гастролях в Москве популярного (в прошлом) певца Робертино Лоррети, которого привез в Москву продюсер из США, наш бывший соотечественник Пол Давыдовский.
Встретились мы с Полом в гостинице «Россия», где он остановился. Как-то сразу нашли общий язык, понравились друг другу. Разговор пошел не только о гастролях певца, но и о девочках, досуге в Москве и т.д.
Когда на следующий день я принес Полу материал на визу (он романтично назывался «Это солнечное имя — Робертино Лоррети»), он очень обрадовался. Полез в карман пиджака, достал бумажник и вытащил оттуда пятьдесят рублей (моя зарплата тогда чуть-чуть превышала сотню). Протянул деньги мне:
— Это тебе. За «public relations». Только никому не говори. Ладно?
Я отказывался от денег довольно долго.
Но Пол все-таки убедил меня, что я заслужил повышенный гонорар за материал. Так я — каюсь, каюсь! — получил взятку за написанный текст.
Теперь я знаю, что такое «public relations» по-русски.

По заданию редакции газеты «Совершенно секретно» мне посчастливилось писать очерк о Евгении Ювашевне Давиташвили, легендарной Джуне.
Ходил я в ее гостеприимную квартиру на Арбате, расположенную аккурат рядом с театром Вахтангова, недели две-три, почти каждый день. Беседовали. Я все записывал на пленку.
В общем, все эти наши встречи я уже описал в одной своей книжке, но кое-что, в книжку, конечно, не вошло.
Я тогда очень активно увлекался паранормальными возможностями человека. Научился держать ручку на ладони в вертикальном положении. Восторженно продемонстрировал свое, как мне тогда казалось необычное умение, Джуне. Она рассмеялась:
— Это дело нехитрое. Биополе, а также магнетическое притяжение руки есть у всех людей.
Затем она достала медный пятак и пришлепнула его к моему лбу. Пятак точно приклеился.
Такую же операцию она проделала и с другим ее гостем.
Так я навсегда разочаровался в своих «паранормальных» способностях.

Тогда же Джуна рассказала мне поразительную, интригующую историю, в реальности которой, конечно, можно усомниться. Но, тем не менее, воспроизведу ее в полном объеме — как ее зафиксировал мой беспристрастный магнитофон.
К тому же когда я эту заметку опубликовал в 1992 году в журнале «Столица» — Алла Борисовна Пугачева (о которой речь в этой истории) могла ее опровергнуть. Главный редактор «Столицы» Андрей Мальгин рассказывал мне, что виделся с Пугачевой сразу после выхода заметки. Она ничего ему о ней не сказала.

— Это было довольно давно. — вспоминала Евгения Ювашевна. — Я сидела дома. Алла позвонила. Пригласила в гости. Я долго отказывалась. Но она все-таки прислала за мной машину. В ней оказались Саша Кальянов и Саша Буйнов (последнего я много лет назад спасла от тяжкой болезни — у него умирал блуждающий нерв). И вот они, значит, за мной приехали.
Я сказала: «Никуда не поеду, мне завтра в Австрию улетать, надо собираться».
Я почувствовала: что-то тут неладное... И все-таки поехала. Со мной хотели поехать мой племянник и брат, но я решила, что в случае чего и сама смогу за себя постоять.
Приехала.
Алла подала мне свою холодноватую руку. Стала заставлять меня пить. Но я не пью — Вы же знаете. Только разве глоточек. Она мне сказала:
— Ты что же, теперь доделываешь то, что я не доделала?
(Ей не нравилось, что я пою. Но разве это преступление?)
Она схватила меня за волосы. Я крикнула: «Отпусти!» А сама посмотрела по сторонам: их было двадцать человек, семнадцать мужчин и три женщины. Я поняла: мне предстоит трудная схватка. Волосы Алла не отпускала. Мне стало больно. А у нас, ассирийцев, такой закон: только кровью можно смыть нанесенную тебе обиду. Это правильный, я считаю, закон. Око за око, зуб за зуб. Так и в Библии написано. Я схватила стакан и порезала ей лицо.
Алла сказала: «Ребята, возьмите ее за ноги и выбросьте в окно (это с четвертого или с шестого этажа — не помню).
После этого у меня вообще помутилось в глазах. Я уже не отдавала себе отчет, что я делала. Я желала только одного: защитить себя, свою честь. Не забывайте, что у меня в роду жрецы, воины, а по материнской линии — цари. Я крикнула: «Кто подойдет — всех убью!»
И вырвалась. Надела Пугачевой вазу на голову и шандарахнула ее об стену. Выбила дверь ударом ноги и удрала. Выбежала, посмотрела на себя: а я вся в крови. Я подумала, что это моя кровь. И решила, что это уже слишком... Кровь смывается только кровью. Я вернулась, чтобы убить Аллу. Но увидела следующее: Пугачеву выносили на носилках. И мне стало жалко ее.
Кровь оказалась не моя, а ее.
Я взяла свои босоножки в руки и побежала босиком по улице Горького. Домой...

Многие мои знакомые читали эту заметку. Кое-кто не верит в истинность откровений Джуны. Я не знаю и сам — правда ли это. Я рассказываю только то, что слышал своими ушами, воспроизводя все точно по магнитофонной записи. Но вместе с тем я хочу заметить следующее — я общался с Джуной все-таки довольно долго — эта женщина, по-моему, не лжет никогда. Во всяком случае, меня она ни разу не обманула. И у меня нет оснований ей не верить.
Но было ли это на самом деле или нет — может подтвердить (не подтвердить) только один человек. Алла Борисовна Пугачева. Очень бы хотелось услышать ее комментарий...

С Вилли Токаревым я делал интервью в гостинице «Советская», что недалеко от станции метро «Динамо». Разговаривали долго. Сразу после его концерта на каком-то огромном стадионе.
На следующий день я принес текст на визу, чему Токарев удивился безмерно.
— Молодец! — похвалил меня заморский диковинный певец. — Умеешь работать...
Завизировал без единой поправки.
И начал готовиться к новому концерту. Теперь, кажется, в концертном зале «Россия».
...Спустя несколько лет я оказался на несколько месяцев в Нью-Йорке. И однажды заехал на Брайтон в гости к своему приятелю (в то время!) Косте Кузьминскому. По дороге назад, к метро, увидел маленький, обычный ресторанчик «Одесса». На нем красовалась зазывная афиша — Поет Вилли Токарев и Ирина Ола...
И я подумал... Как Вы думаете — о чем?

— Когда в восемьдесят шестом году впервые прозвучала песня «Лаванда», — делился со мной воспоминаниями композитор Матецкий. — она мгновенно распространилась по всему Советскому Союзу. Я тоже стал известен. Меня пригласили выступить по радио в прямом эфире, в какой-то передаче. Я пришел, отвечал на различные вопросы. Под занавес передачи позвонила некая пожилая женщина и взволнованно протараторила:
— Дорогой товарищ Матецкий... Очень хорошую Вы написали для Софии Ротару и Яака Йолы песню. Заведите ее сейчас, пожалуйста... Как она там называется? Ах, да вспомнила — «Календула»...

Собрался я, было, сделать интервью с Владом Сташевским. Позвонил его продюсеру Юрию Шмильевичу Айзеншпису.
Сказал, что работаю в газете «Крестьянская Росссия».
Айзеншпис насторожился:
— А сколько Вам лет?
— Тридцать три.
— Как давно работаете в прессе?
— Десять лет.
— Какие песни Влада Вам нравятся?
Я начал судорожно вспоминать. Сказал первое, что пришло в голову: «Любовь здесь больше не живет».
Айзеншпис не сбавлял натиска:
— А еще?
Я припомнил еще несколько песен.
В общем, отвечал я на вопросы бдительного Юрия Шмильевича не менее получаса. Наконец, он убедился в моей лояльности. И встречу пообещал организовать.
Буквально через несколько дней мы и встретились с его подопечным, который произвел на меня благоприятное впечатление. Парень не зазнался. Это меня порадовало.

Ехали мы не так давно в машине вместе со знаменитым руководителем ансамбля «Самоцветы» Юрием Федоровичем Маликовым. Я попросил его рассказать какую-нибудь смешную историю.
Юрий Федорович согласился:
— Есть великолепная книга «Музыканты смеются», там я прочитал о таком забавном случае...
Я остановил Маэстро:
— Юрий Федорович, хотелось бы услышать историю неизвестную, неопубликованную. Причем, из Вашей жизни.
Маликов на минутку задумался. И... рассказал замечательную (по его уверениям, невыдуманную) байку.
Студент-дипломник композиторского факультета Московской консерватории в последний год учебы был сильно занят, много выступал с гастролями. А учебу подзапустил. Придя на экзамен к своему профессору, признался ему, что дипломную работу — симфонию написать просто не успел.
Профессор отругал студента. Но, вспомнив, что в прежние годы он учился достаточно прилежно, дал ему шанс выйти из ситуации:
— Я подскажу тебе, что нужно сделать. — сказал добрый наставник. — Тебе до защиты диплома осталось еще три дня. Ты все успеешь. Пойди в библиотеку, возьми там какую-нибудь известную симфонию и перепиши ноты с обратной стороны... Увидишь сам: и гармония, и партитура тебя не разочаруют... Все будет нормально. Получишь хорошую отметку.
Делать нечего — студент пошел в библиотеку, долго выбирал, чье бы сочинение переписать справа налево. И выбрал. Не мудрствуя лукаво, взял симфонию своего профессора-композитора. Быстренько переписал ноты с обратной стороны.
Потом прочитал, что получилось... Оказалось, это шестая симфония Чайковского...

Болтали недавно по телефону с крупным певцом и композитором Михаилом Муромовым.
Он предложил:
— Хочешь в рифмы поиграем? Ты назови любое слово, а я тебе тут же стихотворение на это слово сочиню.
Я сказал:
— Книжка.
Муромов, не задумываясь, прочел в телефонную трубку:
— Весною весело листва цвела.
А по листве брела мартышка.
В руках у глупенькой была
Такая же пустая книжка.
Я засмеялся. По-моему, забавный экспромт у него получился.
Правда, когда я назвал другое слово — фотография, Муромов выдал такую белиберду, что воспроизвести ее я не рискну.

— Эта история о том, — рассказывал Владимир Петрович, — как можно влюбить в себя девушку, которая не обращает на вас внимания.
Я учился тогда в Свердловском музыкальном училище имени П.И. Чайковского. Познакомился с очень красивой девушкой. Я "подкатывался" к ней месяц. Но она была ко мне совершенно холодна, никакого внимания на меня не обращала.
Тогда я пошел на такую хитрость. Попросил помочь мне цыганку. Заплатив ей двадцать пять рублей (всю свою месячную стипендию), я незаметно показал ей свою возлюбленную и рассказал о ней все, что знал: что зовут ее Зоя Никитина, что отец у нее полковник, что учится она, как и я, музыке…
Я спрятался в кустах. А цыганка тем временем стала приставать к Зое:
— Милая, давай погадаю...
Девушка только отмахнулась — некогда, мол.
И тут цыганка ей вдогонку крикнула:
— А звать тебя на 3. То ли Зина, то ли Зоя. Точно — Зоя.
Зоя остановилась как вкопанная. Цыганка продолжила развивать успех:
— А фамилия твоя на Н. По-моему, Никитина. Точно — Никитина.
Моя возлюбленная, точно завороженная, подошла к цыганке. Сама подала ей руку. Цыганка начала гадать, гуманно пообещав денег с нее не брать. Хотя рубль потом все-таки содрала...
— Отец у тебя военный... — сказала цыганка. — Я вижу погоны... Да, он полковник. Ты занимаешься музыкой. А счастье твое — это человек, которого зовут то ли Владик, то ли Володя... Я это вижу... Вижу: он во что-то дует. Он такой высокий блондин...
В тот же день в училище Зоя пригласила меня пойти куда-нибудь погулять. Я кокетливо и нарочито холодно ответил, что еще точно не знаю своих планов на вечер. Дескать, свободного времени у меня не так много...
Вскоре Зоя подошла опять. Мы поменялись местами — теперь она добивалась моей взаимности.
Наш роман развивался стремительно и бурно. Тайну своего успеха я раскрываю только сейчас.

Однажды я напугал жену. Скорчив серьезную мину, я сказал:
— Лена (Елена Преснякова — солистка ансамбля "Самоцветы". — Е. С.), мы столько лет с тобой прожили, я должен тебе кое в чем признаться. Я очень долго не мог решиться тебе об этом сказать.
Лена напряглась. У нее окаменело лицо.
Я сказал:
— Вовка не от тебя...
Потом мы оба долго смеялись.

И песни, и роли в кино Вахтанга Кикабидзе отмечены, по-моему, удивительно выразительной печатью благородства и достоинства. И какой-то возвышенной печалью. Этот замечательный грузинский артист давно стал неотъемлемой частью русской культуры. Как формируются такие люди? Как из уличных сорванцов получаются мудрецы и философы?
Почему-то я всегда догадывался о необычном происхождении Кикабидзе. И вот однажды счастливый случай помог мне в этом убедиться. На одной из пресс-конференций я спросил певца:
— А Вы, наверное, из очень знатного рода?
— Да, — ответил Вахтанг Константинович, — По линии мамы. Она была княгиня из рода Багратиони. Прекрасно знала грузинскую и русскую литературу, была очень образованной, остроумной женщиной. А отец — крестьянского происхождения. Учился, всего добивался сам, всю жизнь проработал журналистом, знал три иностранных языка, в том числе и французский.
После этого ответа у меня больше никогда не возникало сомнений во всемогущей силе генетики. Кикабидзе, может быть, и не имеет сейчас княжеского титула. Но титул рыцаря сцены у него есть точно.

Замечательный актер Семен Морозов («Семь невест ефрейтора Збруева», «Три дня в Москве») поведал мне однажды любопытную, совершенно неизвестную историю о Владимире Высоцком, с которым он вместе снимался в картине «Как царь Петр арапа женил».
— Эта история очень огорчительна для меня по сей день. Однажды я, сам того не желая, оттолкнул Володино приглашение к общению... Возможно, я это слишком высоко оцениваю, но судить, как говорится, не мне...
Шли съемки очередной сцены фильма «Как царь Петр арапа женил». Закончились они только поздней ночью. Как добираться домой? Метро уже закрыли. А студийные машины — так получилось — все уехали. Володя предложил меня подбросить. И вот мы на его знаменитом «Мерседесе» поехали. Что меня сразу поразило? Невероятной плотности запах табака. Курил Володя, конечно, очень много.
Я был в ту пору молод, мне исполнилось двадцать шесть лет. Я торопился к даме. Она жила на Комсомольском проспекте. Мы ехали, Высоцкий рассказывал о своей жизни, о вещах глубоко личных — о том, что ему не хватает денег, о проблемах в театре, об отсутствии нормальных условий для концертной работы, о вызовах в КГБ, где его обвиняют в том, что он зачастую на концертах поет незалитованные песни. Я слушал и... боялся пропустить дом моей дамы сердца.
И мы его действительно проехали, о чем я и сказал Володе, перебив его. Он замолчал. Конечно, обиделся. Хотя виду особенно и не подал. Задним ходом проехал метров четыреста. Прямо к дому моей возлюбленной.
И буквально прорычал:
— Пока, Говоров (Так звали героя Морозова в фильме. — Е.С.) Удачно покувыркаться!
Конечно, я никогда себе не прошу ту свою невнимательность к великому человеку. Но что делать? Я был молод и легкомыслен. И вообще, так уж мы, люди, устроены — живущих рядом гениев не замечаем...
Кстати говоря, после этого случая отношения у нас с Высоцким остались спокойные и добрые. Но приглашений к доверительному общению с его стороны более не поступало. Он был очень ранимым человеком.

В 1991 году я подрабатывал в театре «Сфера» вахтером. И не просто вахтером, должность моя называлась весьма солидно и торжественно — вахтер первой категории. Времечко тогда стояло голодное, каждый рубль у меня был на счету, так что я подработку свою очень ценил. Кроме того, профорг театра, артист Дима Штефан всегда мне подбрасывал продовольственные заказы, которые я даже на основной службе (в редакции газеты «Семья») не видел.
Именно там, в «Сфере» я познакомился и подружился с Александром Маловым. Саша — человек разносторонне одаренный. Актер, режиссер, завлит московского театра «Сфера», а также издатель, бард, лауреат различных конкурсов. На Малова приходят в «Сферу» зрители, он — душа коллектива. А еще он интересен тем, что не ленится собирать про актеров различные веселые байки. Однажды я заехал к Саше домой, выбрал из его архива несколько баек. И теперь, разумеется, с его согласия предлагаю их Вашему вниманию.

Когда при жизни К.С. Станиславского Леонтьевский переулок переименовали в улицу Станиславского, Константин Сергеевич грустно сказал: «Неудобно как-то. К тому же Леонтьев — мой дядя».

Незадолго перед смертью К.С. Станиславский сказал одному своему молодому ученику (Ю. Леонидову):
— Юра, играй только главные роли!
Артист удивился:
— Константин Сергеевич, Вы же сами писали: «Нет маленьких ролей, есть плохие артисты!»
Станиславский вздохнул:
— Ну надо же тебя чем-то утешить!

Однажды Фаина Раневская и Геннадий Бортников застряли в лифте. Только минут через сорок их освободили.
— Геночка, Вы теперь обязаны на мне жениться! — сказала Фаина Георгиевна. — Иначе Вы меня скомпрометируете!

Фаина Георгиевна стояла в своей гримерной. Совершенно обнаженная. И курила. Вдруг к ней — без стука! — вошел администратор театра. И — ошарашенный — замер.
А Фаина Георгиевна спокойно спросила:
— Вас не шокирует, что я курю?

Однажды Фаина Георгиевна поскользнулась на улице и упала. Навстречу ей шел какой-то незнакомый мужчина.
— Помогите! — попросила великая актриса. — Народные артистки СССР на дороге не валяются.

Однажды знаменитому конферансье Алексееву крикнул из зала какой-то подвыпивший хулиган:
— Хватит нас смешить, я устал тебя слушать, гусь свинье не товарищ!
— Ладненько, — ответил Алексеев, — тогда я полетел!

Поссорились два актера. И один сказал другому (известному своими гомосексуальными склонностями):
— Ты негодяй. Но я тебя на три буквы не пошлю. Не хочу тебе доставлять удовольствия!

Миллионы людей в нашей стране выросли на гениальных фильмах Леонида Гайдая. Фразы из его картин стали крылатыми. Вспомните хотя бы легендарное — «Кергуду? Бумбарбия!» Казалось бы — тарабарщина, несуразица. Однако всем все понятно и смешно. Гайдай открыл непревзойденную комическую троицу — Никулина, Вицина, Моргунова. Без работ этих актеров невозможно представить себе отечественного кинематографа, нашей культуры в целом.
Слава Богу, нашелся в России энтузиаст, который решил все, что связано с Никулиным, Вициным и Моргуновым, сохранить, сберечь. Этим человеком оказался Владимир Цукерман, создатель и директор Музея трех актеров.

Есть недалеко от Москвы станция Павшино. Здесь в обычном хрущевском доме, в скромной однокомнатной квартирке выпускник режиссерского факультета Щукинского театрального училища, конферансье и клоун по профессии и романтик в душе Владимир Цукерман хранит свои богатства. И не только хранит — показывает всем желающим, не скрывая собственного восторга.
— Это «хобби» появилось у меня в восемь лет. — начал беседу Владимир. — Просто актеры мне очень понравились. И как только я посмотрел фильм «Пес Барбос и необычный кросс», решил посвятить свою жизнь этим выдающимся артистам. А потом мобилизовывал всех детей округи, своих сверстников — они собирали для меня газеты, где упоминались мои любимцы, делали соответствующие вырезки, продавали мне фотографии. Когда я начал работать, то мое увлечение приобрело некую материальную базу. С первой получки я купил за тридцать рублей портрет Юрия Владимировича Никулина. Потом приобрел многие другие экспонаты. Когда я познакомился с артистами — собирать коллекцию стало легче. Они подарили мне много уникальных вещей.
Прошли годы. Страсти своей я не изменил. Занимаюсь этим делом и поныне. С начала моего увлечения прошло тридцать с лишним лет.

Каковы же достижения Владимира Цукермана?
Во-первых, музей есть! В музее ни много, ни мало — пятнадцать тысяч экспонатов. Самых разнообразных. Объемные папки и альбомы с фотографиями, автографами. Бутылки с алкоголем (в Ереване выпустили водку с наклейкой, напоминающей о кадре из фильма «Самогонщики»), чашки, кружки, календари, визитки, значки, портреты актеров, статуетки... И многое-многое другое. Есть и особенные реликвии. Например, клоунский костюм Юрия Никулина, его легендарные манежные ботинки. Кстати говоря, на одном из ботинков надпись — «Мой левый — любимый. Юрий Никулин.»
И еще об одном богатстве Владимира Цукермана хочется сказать. Все эти годы он собирает различные истории, смешные и не очень, о жизни своих любимцев. Некоторые истории (тысячная доля из собранного!) вошли в крошечную книжечку «Байки», которая вышла тиражом три тысячи экземпляров в 1996 году.
Некоторые из них, а также ранее неопубликованные, с любезного согласия Владимира Цукермана, я предлагаю Вашему вниманию.

Два антипода: Моргунов и Вицин. Первый шумлив, в общении весел. Второй — тихий, задумчивый. У Вицина две страсти: сочинение частушек и учение йогов. Вицин агитировал Никулина и Моргунова делать гимнастику и заниматься самосозерцанием. Сам он регулярно делал вдохи и выдохи, дышал одной ноздрей и даже стоял на голове.
Снимаясь в одном фильме, Вицин однажды учудил. Уже после команды «Мотор» он вдруг посмотрел на часы и сказал:
— Стойте! Мне надо пятнадцать минут позаниматься.
И ровно пятнадцать минут стоял на одной ноге и глубоко дышал носом, а группа терпеливо ждала, когда он закончит упражнение.
Я поинтересовался у Георгия Михайловича Вицина, было ли такое на самом деле.
— Вот насочиняют, — ответил он, — что только не придумают? Никулин даже об этом в книге написал. Но такого не было! И притом стоял я не пятнадцать минут, а десять. Надо же присочинить!

В «Бриллиантовой руке» кроме Никулина снимались его жена и сын Максим. Татьяна играла небольшую роль руководителя группы туристов, а сын — мальчика с ведерком, которого «Граф», то есть артист Андрей Миронов, встречает на острове.
Максим Никулин с энтузиазмом принялся за съемки, но когда его двадцать раз заставляли репетировать одно и то же, а потом начались дубли, в которых Миронов бил его ногой и сбрасывал в воду, стал роптать. Он подходил к отцу и тихо спрашивал:
— Папа, скоро они кончат?
Они — это режиссер и оператор. А получалось так, что Максим почему-то "вываливался" из кадра, к тому же его игра не нравилась. Был момент, когда Миронов только замахивался, а Максим уже падал в воду. Эпизод выглядел неестественно.
Так сняли семь дублей. Наконец Гайдай сказал:
— Верю! В следующем дубле Миронов не будет бить Максима, а просто пройдет мимо.
А Миронову Гайдай шепнул: «Бей посильнее!»
Максим спокойно нагнулся с удочкой и внезапно получил сильный пинок. Упал в воду, чуть не плача:
— Что же Вы, дядя Андрей!

Как всегда геройски, находчиво держался Моргунов и в том трагическом моменте, когда в фильме «Кавказская пленница» ему (его герою) делали укол в мягкое место громадным ветеринарным шприцем, рассчитанным только на слона. Бывалый в этот момент даже не поморщился. Кололи его и впрямь в мягкое место — в подушку, что лежала между ногами. Для большего эффекта шприц раскачали. Это было идеей Вицина.

Шприц в подушке, это не единственный момент, когда разыграли зрителей. Нас, зрителей, провели еще в одном постельном эпизоде. В том месте, когда Балбес лежит и, не сгибаясь, чешет себе пятку. Неужели у Юрия Никулина такая длинная рука? Да нет, обычная. Просто под одеялом был спрятан лилипут.

Вячеслав Михайлович Молотов, будучи на пенсии, вспоминал, как однажды его подвез на автомобиле Юрий Никулин.
«На обочине он увидел меня, и мое лицо показалось ему знакомым. Подъехав ближе, он узнал меня и предложил подвезти до дома. Прощаясь с артистом, у своего дома, я сказал: «Внуки не поверят, что меня довез до дома сам Юрий Никулин!»

Летел как-то Моргунов над Америкой. Переводчик похвастался:
— Сейчас мы пролетаем над Мертвым озером. Там много соли, такого у Вас нет.
— Озеро используется? — серьезно спросил артист.
— Нет, оно же соленое.
— А у нас бы использовалось. Вот Вам рецепт. Побросайте туда побольше помидоров и огурцов, через две недели выньте. Всю страну обеспечите соленьями.

Моргунов сказал журналисту:
— Я сейчас пытаюсь ставить новый фильм. «Му-му». Хочу также сыграть главную роль. Но боюсь, что не справлюсь, потому что мой учитель — Сергей Герасимов...

Ирония судьбы. В сорок восемь лет Вицин играл в фильме «Женитьба Бальзаминова» двадцатисемилетнего молодого человека. А в фильме «Максим Перепелица» играл деда Мусия, который был по сценарию старше его на тридцать лет! Одновременно играл десятиклассника в пьесе Виктора Розова «В добрый час».

Самое интересное, что Вицин не пил и не курил, но по сыгранным ролям представляется зрителю как беспробудный пьяница. Его много раз останавливали на улице:
— Третьим будешь?
— Я всегда бываю четвертым, — отвечал он, — такова концепция.
При слове «концепция» приглашающий, как правило, тушевался.

P.S. Конечно, музей в маленькой квартирке — тоже музей. Однако, чтобы он функционировал более полнокровно, необходимо приличное помещение. Не сомневаюсь, что замечательные актеры, а также мы, зрители, почитатели их таланта, этого вполне заслужили.

Евгению Яковлевичу Веснику в 2005 году исполнилось 83 года.
Весник — вестник мудрости, юмора и печали.
Весник — чудесник. И потому что чудит (об этом ниже), и потому что иногда делает чудеса (вспомните хотя бы его роли в «Трембите», «Электронике», «Чудаке из пятого Б»)...
Весник — человек уникальной судьбы и большого (разнопланового) дара. Сын белоруса и чешки (отца, имевшего высшее воинское звание, расстреляли в сталинское время), воин, получивший боевые медали и ордена, актер от Бога, настоящий писатель... Собеседник. Разговор с ним — радость. Делюсь ее с Вами.

Делал с ним интервью. Разговор шел о высоких материях — о смысле жизни, о природе человека. Наговорили две кассеты. Когда уже прощались, Весник в дверях сказал:
— Георгий Францевич Миляр на вопрос: «Что такое человек?» — ответил: «Человек — это механизм по переработке прекрасных продуктов питания в дерьмо. И все-таки человек — это звучит гордо!»

Весник вспоминал: »Мы, несколько артистов Малого театра, сидели на каком-то официальном мероприятии, сильные мира сего, начальники, произносили пустые пафосные речи. Кто-то из них, из начальников, тогда спросил у меня:
— Какая у Вас, Евгений Яковлевич, мечта?
Я ответил:
— Купить большой мегафон.
— Зачем?
— Я хочу залезть на телевизионную башню и послать вас всех на...
Мероприятие я сорвал.

Весник продекламировал:
— Ты сумей нажить себе врагов. А они тебе сами славу сделают.
Я попросил Евгения Яковлевича объяснить эту фразу.
— Враг необходим. — сказал Артист. — Враг сердится на тебя, повсюду напоминает о тебе, трезвонит о тебе на каждом углу — и в итоге создает тебе славу. А друг... Увы, друг, как правило, предает. Как только ты теряешь должность, перестаешь быть денежным человеком, женишься — друг исчезает...
Получается, что друг — это человек, который временно разделяет твои интересы, увлечения... Временно нужен. Не более того. К сожалению. Самым большим моим другом была собака. Но говорить на эту тему тяжело и долго. Повесть можно написать.

Утром позвонил Евгений Яковлевич Весник. И обиженно, как ребенок, спросил:
— Ты куда пропал? Не звонишь... Забыл про меня.
Я что-то невразумительное спросонья ответил.
Он:
— А я думал ты в Израиль уехал?
Я серьезно удивился:
— Евгений Яковлевич, что же мне там с моей фамилией и физиономией делать?!
Он:
— Фамилия — это не проблема. Физиономия тоже. Можно жениться на еврейке и уехать...
Я все-таки настоял на том, что в Израиль не собираюсь.
Весник обрадовался и рассказал смешную историю.
Артистка Ц. (не буду называть ее фамилию. — Е.С.) недоумевала: «Я понимаю — как из Немы получается Николай, я понимаю, как из Мойши получается Миша, я понимаю, как из Шмуля получается Шура... Но как из н а ш е г о человека по имени Сруль получился р у с с к и й писатель Цезарь Солодарь — не понимаю...»

Несколько лет я помогал как журналист и рекламист выдающемуся иллюзионисту Игорю Эмильевичу Кио. Работали мы четко и отлаженно, не подводя друг друга.
...1996 год. Шла презентации новой программы Цирка на проспекте Вернадского. Собралось много известных людей — Леонид Костюк, Константин Бесков, Станислав Садальский, толпа журналистов... Садальский, помню, предложил тост «За великого Кио». Все охотно выпили.
Мы стояли на презентации рядом с Кио и его учеником, талантливым иллюзионистом Юрой Кукесом. Потом к нам подошли красивые, длинноногие девушки из танцевального коллектива Юры.
Игорь Эмильевич, помню, приятно пошутил:
— Девчонки, мы с Юрой должны много денег Степанову, придется расплачиваться вами...
Девчонки засмеялись. А я загрустил, потому что знал — Игорь Эмильевич всего лишь пошутил. Увы.

Делал я как-то, в начале девяностых, интервью с Леонидом Ярмольником. Когда беседа уже практически закончилась, я попросил актера рассказать какой-нибудь анекдот.
Ярмольник за словом в карман не полез.
— Эпоха «Застоя». Чествуют токаря шестого разряда с присвоением звания Героя Социалистического Труда. Собрались представители обкома, райкома, дирекции завода, профкома, журналисты. Один бесцеремонный репортер спрашивает:
— Иван Иваныч, Вы, когда стакан выпьете, можете работать?
— Могу.
— А когда два выпьете?
— Могу.
— А когда три?
— Так вот же — работаю.
— Однажды, — продолжил Ярмольник. — я рассказал этот анекдот со сцены, и мне из зала подсказали интересное продолжение. Неугомонный репортер задает еще один вопрос:
— А если четыре стакана выпьете?
Иван Иванович отвечает:
— Нет, работать не смогу. А вот руководить смогу!

Общался недавно с известным ученым, президентом Международной Славянской Академии академиком Борисом Ивановичем Искаковым. Он меня просто поразил. Оказалось, слова Ганди «Все люди — братья» не просто красивая метафора, а реальность. Искаков доказал, что все человечество — родственники. Замыкающее колено (для всех) примерно сотое. В СНГ — это где-то девяностая ступень. А в России — примерно пятидесятая.
— Когда патриарх Всея Руси Алексий Второй, — сказал Борис Иванович, — обращается к пастве со словами: «Возлюбленные братья и сестры», то в этом обращении отражается точное знание космофизической реальности.
Так что, если мы обманываем кого-то — мы обманываем членов своей семьи. Мир един.

Заведуя в свое время отделом поэзии журнала «Мы», я решил напечатать стихи замечательного режиссера Эльдара Александровича Рязанова, которого считал и считаю достоянием нации. В самом деле, если бы не было таких рязановских шедевров, как «Ирония судьбы» и «Служебный роман», жизнь всего советского (постсоветского) народа оказалась бы намного беднее. Даже язык был бы другим. Цитаты из фильмов Рязанова прочно вошли в нашу речь. Вспомните хотя бы такие фразы, как «Ты меня уважаешь. И я тебя уважаю. Мы с тобой — уважаемые люди», «Какая гадость, эта Ваша заливная рыба...» И т.д. Но это так — кстати. Вернемся к нашей незамысловатой истории.
Раздобыл я дачный телефон Эльдара Александровича. Позвонил. Разговаривал с ним минут пять, не больше.
Рязанов сказал:
— Я про Ваш журнал еще ничего не слышал, но стихи дам. Оставлю на Высших Режиссерских Курсах подборку, а Вы сами выберете.
Буквально через несколько дней я подъехал на ВРК. Вахтер протянул мне увесистый пакет. Я вскрыл его. Вместе со стихами в конверте находилось коротенькое письмо. Оно начинались так: «Дорогой Евгений Викторович!» (Это мое имя и отчество. — Е.С.)
Я понял: вот это и есть настоящая культура — уважение и расположение к другому человеку, даже если ты его практически не знаешь, даже если ты великий режиссер, а он — никому неведомый молодой человек.
Кстати говоря, Александр Сергеевич Пушкин письмо даже самому постороннему человеку подписывал следующим образом: «С глубочайшим почтением и совершенной преданностью честь имею быть, милостивый государь, Вашим покорнейшим слугою. А. Пушкин».
Правда, от Пушкина у меня писем не сохранилось...

Беседовал недавно с талантливым музыкантом, дирижером, художественным руководителем Государственного симфонического оркестра «Боян» Анатолием Ивановичем Полетаевым.
Он произнес замечательные слова:
— Не правда, что банкиры, торговцы — оплот и цвет человечества. Сколько бы сундуков золота они не имели — все равно не на их плечах держится мир. Мир держится на плечах творческих, созидающих людей. Художник (в широком смысле этого слова!) имеет одно название с Богом — Творец.

Помню, в тамбовской губернии, в автобусе, один мужик в телогрейке размышлял вслух:
— Самая мудрая женщина на свете — смерть. Она равна для всех.
Видимо, этот мужик оказался отчасти прав.

Многие годы по роду службы я делаю интервью с различными людьми. В основном с деятелями эстрады. Заметил за это время следующее. Странное дело: чем незначительней артист, тем увереннее его ответы на вопросы. Что ни спросишь — на все тут же готов ответ. И о смысле жизни, и о природе человека, и о путях выхода страны из кризиса...
А вот недавно практически целый день я общался с выдающимся писателем, послом Кыргызстана в странах Бенилюкса, семидесятилетним Чингизом Айтматовым (меня с ним познакомил Марат Гельман). И поначалу был сильно разочарован в писателе, огорчен его «простотой». От ответов на многие вопросы он просто уклонился. «Кто виноват в нынешнем финансово-экономическом кризисе?». — «Не знаю». «Какие советы молодым людям Вы могли бы дать?». — «Не возьму на себя смелость давать кому-то советы. Сказать, что один путь истинный, а другой нет, очень сложно. Каждый выводы должен делать сам».
Только спустя время я начал понимать, насколько мудр Айтматов, как точно он отвечал на вопросы. Мудрость не в том, чтобы знать книжные ответы на все вопросы (это просто невозможно!), а, видимо, в том, чтобы доходить до всего самому, «не отличая поражения от победы», сомневаясь в собственных выводах и, в конце концов, отдавая себе отчет в собственной слабости и микроскопичности на фоне необъятной и разумной природы. Как говорил один мудрец: «Я знаю, что я ничего не знаю».

В 1988 году нас, нескольких студентов ВКШ, отправили на фестиваль молодежной прессы в Тбилиси. Меня назначили руководителем (странное слово!) журналистских делегаций Бельгии, ГДР и Конго. Не знаю, по какому загадочному принципу объединили эти страны комсомольские вожаки, но им, вожакам, виднее...
В Тбилиси нас встречали по высшему разряду. Вино и водка текли рекой, все братались, как русские и американцы на Эльбе в сорок пятом году. Денег ушло немало. На одной из пресс-конференций я задал сакраментальный вопрос Виктору Ивановичу Мироненко, тогдашнему первому секретарю ЦК: «Во сколько же обошелся фестиваль?» Виктор Иванович строго посмотрел на меня и отчеканил по-большевистски четко и прямо: «Не волнуйся, деньги у комсомола есть!» Я не волновался. Но это так — к слову.
Однажды участников фестиваля повезли в какой-то грузинский район (пьян был, не помню точно в какой).
Отвечал за «прием» первый секретарь райкома. Звали его устрашающе — Коба. Но человеком Коба оказался милейшим, —фантастически хлебосольным. Поил нас и угощал еще богаче, чем тбилисцы. Мы размякли совершенно. Было очень хорошо, настолько хорошо, что мы даже позабыли про то, что правительство Грузинской ССР пригласило нас на торжественный обед, посвященный фестивалю... Все забыли, кроме Валерки Кочетова, моего сокурсника, в прошлом видного обкомовского работника. Валерка сначала уговаривал всех «не изменять принципам» и добровольно вернуться в Тбилиси, а потом, не добившись своего, кинулся на улицу, поймал «тачку» и покатил на правительственный обед. Узнав об этом, Коба очень обиделся, вскочил в свою райкомовскую «Волгу» и бросился в погоню. Действие развивалось, как в детективном романе... В общем, Валерку вернули. Правда, все перепугались. Валерка-то ведь тоже был руководителем какой-то делегации. Перед ним стали заискивать. Больше других усердствовал невзрачный человек по имени Витя. Он все испуганно спрашивал у меня: «А Валера, правда, большой человек? В самом деле могут случиться неприятности?» Потом мы с Витей разговорились. Он оказался милым, симпатичным человеком, только немного напуганным. Выяснилось, что его фамилия Югин. Витя Югин. Работал он тогда редактором ленинградской «Смены». Позже дослужился до начальника питерского ТВ, стал народным депутатом. И теперь, наверное, уж и не помнит, как мы с ним «отрывались» у Кобы.

Когда я опубликовал этот пассаж в журнале «Столица», Виктор Югин прислал в редакцию письмо. Мы его полностью опубликовали. В целом Витя ничего не опроверг, только назвал нас, «векашников», разными нехорошими словами. Впрочем, меня по-дружески окрестил в ответном слове «корешком». Я бы воспроизвел текст его ответного послания и целиком. Да, увы, не нашел. А Витю по-прежнему люблю.

Игорь Зайцев, когда он работал заведующим молодежной редакцией издательства «Прогресс», предложил мне сделать большое интервью с Владимиром Познером. Для одной из книг, которая выходила в его издательстве. Я охотно согласился, тем более что об интервью с Познером просили и читатели еженедельника «Семья», где я тогда работал.
Мы встретились с Владимиром Владимировичем. Мирно и уважительно беседовали. Очень долго. Познер разоткровенничался, начал рассказывать мне, что любит французские вина, но и водки выпить не дурак. «Это ж одно из удовольствий жизни!» Я был рад.
— Надо же, — думал я, — нормальный человек, Познер, хоть и «телезвезда».
Еще Владимир Владимирович долго философствовал о коммунистической идее, в которую он тогда верил.
Мне было с ним интересно. Впрочем, кому интересно — ч т о интересно интервьюеру! Наше дело — задавать вопросы и фиксировать ответы.
Когда я принес Познеру текст на визу — он, мягко говоря, огорчился.
— Вы из меня делаете какого-то фигляра, я политический деятель, а Вы пишете про водочку, про слухи, которые про меня ходят.
— Но ведь Вы это все г о в о р и л и!
— Говорил. Но печатать этого нельзя.
— Я все-равно напечатаю.
— Я позвоню Вашему редактору! — горячился Познер. — Есть и другие издания, — не сдавался я.

Через некоторое время Познер в самом деле позвонил в редакцию «Семьи». Разговаривал с замом главного редактора В.А. Козловым, пообещал ему, что завизирует интервью попозже... Надо, мол, над ним еще поработать.
И надо признать, знаменитый тележурналист слово сдержал. Когда спустя некоторое время мы созвонились с Владимиром Владимировичем, он предложил мне заехать к нему домой и забрать кассету, где он наговорил в с е, что посчитал нужным.
Я приехал. Забрал кассету. Прослушал ее дома. И услышал слова только... про телемосты.

Кажется, 1990 год. Я сделал интервью с Александром Николаевичем Тихомировым, в то время популярным ведущим программы «Семь дней», любимчиком Михаила Сергеевича Горбачева.
Разговорились, прониклись симпатией друг к другу. Я ему нажаловался на Владимира Владимировича Познера, который не завизировал мне в свое время интервью, отказался от своих слов.
Тихомиров с пониманием выслушал.
Через неделю я принес ему текст (о смысле жизни, о том, о сем) на подпись.
Он попросил оставить интервью для доработки.
— Позвоните завтра, — сказал Александр Николаевич.
Я позвонил.
— Позвоните через недельку, — повторил Александр Николаевич.
Потом я звонил еще многажды. И все время слышал неизменное:
— Позвоните через недельку.
Прошло полгода.
Я набрал номер тихомировского телефона еще раз и совсем не тихо и не мирно, а нагло сообщил:
— Я печатаю интервью с Вами без визы. Но с моими комментариями... Мне терять нечего, я молодой журналист, скандал мне пойдет только на руку. А Вы реноме свое подпортите.
— Ну, я не думаю, что мое реноме сильно подпортится. — ответил смелый Александр Николаевич. — Угроз Ваших я не боюсь.
Однако на следующий день интервью лежало у меня на редакционном столе. Его привез помощник Тихомирова.
Правка оказалась совсем незначительной.
...Я вспоминаю эту историю с чувством стыда и сожаления. Только спустя годы я понял, что ничего в этом мире не нужно добиваться силой. Ну, напечатал я тогда интервью с Тихомировым — а толку! Только себе нервы попортил да занятого человека от дела оторвал...
А читатели без этого интервью уж как-нибудь обошлись бы.

В начале девяностых Борис Александрович Гурнов, журналист, проработавший многие годы собкором «Комсомолки» в различных странах и редактором журнала «Подвиг» (приложение к «Сельской молодежи») пригласил меня делать новый журнал. Я согласился. Мы собрали целую бригаду авторов, редакторов. Начали думать о концепции издания, о том, как его продвигать на рынке СМИ. К нам постоянно приходили какие-то люди, выдвигавшие все новые и новые и новые идеи.
— Самое главное, — говорил один молодой парень, — вы сразу же должны привлечь к себе внимание телевидения. Я могу помочь с раскруткой на ТВ. У меня там есть хорошие завязки. Даже в программе «Вести» у меня работают знакомые. Понимаете, даже в «Вестях». У вас, как я понимаю, там знакомых нет...
— Отчего же, — возразил Борис Александрович, — у меня в «Вестях» один знакомый есть. Это мой сын — Саша Гурнов.
...Сейчас Борис Александрович издает интерполовские журнал и газету. Дела у него, кажется, идут неплохо.

В начале девяностых я довольно часто общался со знаменитым ныне предпринимателем Сергеем Федоровичем Лисовским. Получилось все довольно случайно. Я работал в отделе информации журнала «Столица». Мне поручили сделать с Лисовским интервью. Он тогда очень активно занимался шоу-бизнесом. А мы с Лешкой Беляковым, который ныне стал знаменит своей книжкой об Алле Пугачевой, вели рубрику «Акулы шоу-бизнеса».
Я сделал интервью с Лисовским. Опубликовал. Ему понравилось. Он предложил сотрудничать с ним, помогать ему в области рекламы. Мы стали общаться довольно плотно. Конфликтов не возникало. Иногда, правда, у нас возникали небольшие трения. Тогда я, молодой нахальный журналист, говорил:
— Сергей Федорович, ну ты же в рекламном бизнесе, в «паблик рилейшнз» не большой специалист, а я в этом деле собаку съел...
Лисовский не сдавался. И возражал мне:
— Ну, я же тоже немножко рекламой занимаюсь...
Я тогда и не знал, что Лисовский вскоре станет рекламным магнатом, учредителем и владельцем агентства «Премьер SV», генеральным директором «ОРТ — реклама», организатором пропагандистской компании по выдвижению Бориса Ельцина в президенты.

Разговаривал не так давно с выдающимся, восьмидесятидевятилетним русским архитектором, лауреатом Государственной и Ленинской премий Игорем Евгеньевичем Рожиным. Многое почерпнул из беседы. Раньше даже не знал о всех работах этого знаменитого зодчего. Оказалось, что это он — один из авторов проекта стадиона «Лужники», станции метро «Электрозаводская», магазина «Пионер» на Тверской, высотки в Варшаве и многих-многих других замечательных сооружений.
Игорь Евгеньевич объездил полмира. Жил подолгу в Париже, Варшаве, в других городах.
Я спросил его:
— А какой, на Ваш взгляд, самый красивый город?
Архитектор, не задумываясь, ответил:
— Ленинград!
И порекомендовал мне еще раз съездить в северную столицу, полюбоваться архитектурой величественного города.
И в самом деле — хватит искать красоту где-то на стороне, за рубежом, нужно научиться ценить то, что рядом. Наверное, это самое большое искусство.

Выдающаяся оперная певица, народная артистка России, профессор Московской консерватории Галина Алексеевна Писаренко недавно рассказывала мне о гениальном певце Иване Семеновиче Козловском, с которым многие годы пела дуэтом.
— Его отношение к своему пению, концерту было святым. Если он ехал на концерт, то тепло ли на улице, холодно ли — всегда горло наглухо закутывал шарфом... И почти ни слова не произносил за всю дорогу. Возле церкви всегда останавливался.
Но зато после концерта... его всегда окружали дамы, поклонники, люди, влюбленные в него и в его искусство. Он уже со всеми разговаривал, любезничал, признавался в любви, шутил. Причем, шутил нередко весьма оригинально.
— Ну, кого мне сегодня вызвать на дуэль? — частенько говаривал замечательный и безобидный певец.

Х. рассказывал:
— Мой друг поехал на коммунистическую стройку века — на БАМ. Перед этим насмотрелся роскошных сюжетов по ТВ о молодежно-комсомольских бригадах, уютных домиках и т.д.
Приехал. Поселили его в таком бараке, где огромадные щели торчали со всех сторон, дул беспощадный ветер. В бараке, помимо него, оказалось еще человек десять, таких же наивных романтиков.
Как только ребята разместились в своем неуютном жилище, к ним пожаловал некий мужчина. На его руках красовались выразительные наколки, ярко рассказывающие о его соответствующем прошлом.
Мужчина сказал:
— Ребята, я — ваш комсомольский вожак, буду у вас каждый день собирать комсомольские взносы. А кто не сдаст — тому хана.
Вообще, на БАМе работало очень много бывших и настоящих уголовников. Но об этом писать как-то не принято.

Одна из самых моих любимых книг — это «Чукоккала» Корнея Ивановича Чуковского. В ней знаменитый писатель собрал автографы (письменные и графические) многих известных людей своей эпохи.
Поскольку в наше время известные (да и просто интересные) люди еще не перевелись, я решил взять с Корнея Ивановича пример и брать автографы у тех людей, с которыми приводилось общаться.
Некоторые автографы — оказались, по-моему, довольно любопытными. И хотя они (зачастую) посвящены Вашему покорному (но не скромному) слуге, думаю, они заинтересуют и вас, дорогие читатели.
За вынужденную нескромность — прощу прощения.

Михаил Танич —
Жене Степанову:

Вы и все Евгении,
Не стремитесь в гении!
В соловьиной роще
Лучше быть попроще.

          22 января 1998.

Что ж, в гении стремиться не будем, будем в самом деле попроще, глядишь, и люди к нам потянутся.

В 1992 году в США, в Филадельфии, Михаил Юпп автор, многих роскошно изданных поэтических книг, иллюстрируемых, кстати, Михаилом Шемякиным написал:
На Херлерманской улице
Степанов лопал курицу.
Глядело солнце тупо.
А было то — у Юппа.
Июнь-Июль. 1992
Хваладельфия.

Я, действительно, гостил у Миши Юппа, и курочек кушал, но вот только не помню, что бы солнце «глядело тупо». Ну, чего, как говорится, ради рифмы не придумаешь...

Поэт и редактор «Ночного рандеву» Александр Вулых:
Ах, как мы жили друг Степанов —
Ни тормозов и ни стоп-кранов...
А нынче жизнь пошла на вычет:
Стоп-кран висит, но не фурычит.

Грустное признание поэта.

Его же:
Дарю свои стихи Степанову Евгению.
Читай их по пути из Аргентину в Кению!

Увы, ни в Аргентине, ни в Кении я не был никогда.

Поэт, философ и корреспондент «Комсомолки» Юрий Беликов:
Я потерял давно уж веру,
Что буду Космосом открыт.
И, как Вернадский, в ноосферу
Плюю, и мой плевок, к примеру,
Сверкнув, к Степанову летит.
Вот так: в колодец Зодиака
Метнешь с надеждою свой прах,
А выйдет яростно из мрака
Один Степанов, как собака,
В плевках, как будто бы в репьях.
О чем сие сочинение — я не понял? Юрке видней — он философ. Но то, что я выйду «как собака, в плевках, как будто бы в репьях» — обидно.
Вот и дружи после этого с поэтами.

А вот прекрасная поэтесса Татьяна Бек (царство ей небесное!) меня всегда ободряла.

О, мой друг — Степанов Женя,
На костре самосожженья
Наши души пусть горят
Много лет еще подряд!

Увы, вместе нам гореть пришлось недолго.

А вот такой автограф мне подарил Илья Резник:

Враг глупцов и графоманов —
Бородатый Е. Степанов!

Ну вот пока, думаю, хватит. Пойду еще у кого-нибудь автограф позаимствую, авось на комплимент напрошусь.

по вечерам
когда я смотрю в свое одинокое домашнее окно
я вижу не то что есть а то что видел когда-то
мрачные черные дома ночного берлина
веселых неунывающих варшавян
спрашивающих каждого встречного
— доллары маешь
барахолку в котовицах
где я молодой выпускник вкш
торговал индийской зубной пастой
и советским какао «золотой ярлык»
я вижу новый сад и бухарест
я вижу мой маленький париж
и это успокаивает меня
но мне кажется я не вижу чего-то самого главного

Первый раз я попал в Париж в 1991 году. Мой друг, французский писатель и журналист Морис Маскино, организовал мне приглашение от одной девушки-телевизионной журналистки, которая согласилась меня принять. Увы, в последней момент она уехала на каникулы в Испанию, а мне планы менять было поздно. Я уже оформил визу и купил билет.
Я позвонил Морису и сообщил ему об этом.
Морис договорился с братом своего ученика — алжирцем Азузом — чтобы тот меня принял. И Азуз действительно меня принял.
Азуз владел маленьким ресторанчиком — буквально на несколько человек. Он размещался возле станции метро Сталинград. На первом этаже был ресторанчик, а на втором двухкомнатная квартирка Азуза, где он жил вместе с женой и своим другом Юсефом.
Одну комнату выделили мне — жена Азуза находилась в то время в отъезде.
А теперь фрагменты моего дневника, который я вел в Париже в 1991 году.

После встречи с писателем Дмитрием Савицким пошел в Люксембургский сад. Хорошее спокойное место, вход бесплатный. Много тенистых скамеечек. Сидел, читал газету. Подходили какие-то нищие, просили денег. Начинали рассказывать, какие страшные несчастья их преследуют.
Я не говорил им, что я из Советского Союза.
Вышел из Сада. Гулял по городу. Нашел неплохую туристическую контору. В Лондон можно съездить франков за 700-800. Это, по европейским меркам, недорого.

Азуз:
— Евгени, ты очень похож на араба. На алжирца. Наверное, у тебя семитские корни. Ну и на Сталина ты, дорогой товарищ, тоже похож. Это точно.

Разговорился в метро с каким-то алжирцем.
— Ты из Союза? Ну и ну! А похож на француза. Тебя только побрить немножко, постричь. Но запомни — лучше с французами не общайся. С нами, арабами, тебе легче будет найти общий язык.
— А я уже нашел. Я живу у алжирца, владельца ресторана «Дюдюль» Азуза.
— Не знаю такого. Но тебе повезло. Небось кормит тебя бесплатно...

Гулял по Елисейским Полям. От Триумфальной Арки дошел чуть ли не до Площади Инвалидов. И вот рядом с этой площадью обнаружил экстраординарное местечко, где люди торговали марками, значками, открытками, старинными поделками. Торговались французики, как дети.

Дорогу спрашиваю у полицейских. Всегда охотно объясняют, как добраться до нужного тебе места. Приятно.

Взял с собой сегодня не бутылочку с водичкой из-под крана, а старую фляжку, которую нашел еще в детском возрасте в Кускове. Фляжка оказалась с дыркой. Протекла. Все мои бумаги промокли. Пришлось покупать минералку. Четыре франка отдал. А зонтик стоит пятнадцать. Это в «Тати». В «Тати» все довольно дешево. Подходишь, роешься в корзинах, выбираешь, что тебе нужно. Гарантий что товар без брака — нет. Многие граждане вообще за такой товар ничего не платят. Берут и уходят. Я видел.

О том, что общаться с арабами в Париже легче, чем с коренными жителями, мне говорили также Морис Маскино и Саша Радашкевич. Кстати говоря, Морис и женат на алжирке.

Заходил на Пигаль в порно-магазины. Все, что хочешь. На любой вкус. Журналы тоненькие — 60 франков. Потолще — 150. Порно-касеты — 80 франков. Обычные кассеты, кстати, стоят примерно сорок франков.
Что за фильмы?
Лесбийская любовь, «голубизна», детский секс (хотя по закону подобные касеты продавать и, разумеется, выпускать во Франции запрещено), секс с животными и т.д.
Продаются женские трусики, искусственные члены, всевозможные вибраторы.
За просмотр журналов денег не берут. Не как в Союзе. Ведь у нас — как? Трояк — и смотри себе, пожалуйста, «Пентхауз».
На Пигаль все проще. Правда, в магазинах подобного свойства, скажем, на Полях или возле вокзала Сент Лазар могут вежливо полюбопытствовать:
— Чего изволите? Не могу ли я вам помочь?
Я на Пигаль купил себе не порно-фильм, а простой китайский магнитофончик. За 120 франков.
Разговорились с продавцом. Оказалось, что его родители из России. Евреи. На каникулы этот парень поедет в Союз.
На Пигаль находится Мулен Руж. Красиво, конечно, но, в общем-то, ничего обыкновенного.
Вернемся к порно-индустрии. На Пигаль есть соответствующие небольшие кинотеатрики, салоны. Платишь тридцать франков и смотришь хоть 12 фильмов, которые крутят подряд. Крутят до двух часов ночи.
Если идти от «Тати», расположенных на Пигаль, выйдешь на Поля. Париж — город маленький. Как Ленинград.

Мой друг и благодетель алжирец Азуз, когда я только приехал, начал очень усердно мне объяснять, к а к пользоваться туалетом. Русских здесь все-таки держат за дикарей.

Встречался в воскресенье с писателем Дмитрием Савицким. Хороший малый. Оказывается, работал в газете «За доблестый труд» (это нынешний еженедельник «Авто»), дружил с Валерием Симоняном, это нынешний редактор «Авто» и мой приятель.
Купил мне батарейки для диктофона. А по воскресеньям в Париже практически все товары (мелкие) вдвое дороже, чем обычно.
Пили вкуснейший оранжад.
Подтрунивали над «Русской мыслью».
Д.С.:
— Они там все голубые. И Дедюлин, и... (назвал кого-то еще!). Даже покойный Померанцев и тот был педиком.
— А Радашкевич?
— Да вроде нет.
А вот Рене Герра мне утверждал обратное.
Вообще, в русском Париже тема — кто педик, кто непедик — очень злободневная. Все непрочь пополоскать чужое грязное бельишко.

Позвонил Оскару Рабину.
— Можно с Вами сделать интервью?
— Нет. Я никому из СССР интервью не даю. А картины посмотреть приходите.
Картины у Рабина хорошие. Я про них писал в журнале «Столица».
Манеры у Рабина плохие. При встрече — даже не предложил чайку — сразу стал показывать работы.
Я подарил ему свои книжки.
Он налил мне в мою бутылочку минеральной воды. Спасибо и на том.
Трепались обо всем довольно долго.
— Никуда я сейчас не поеду. Работать нужно. На кой ляд мне смотреть на демонстрации в Союзе? Другого там, кажется, сейчас нет. Да и здесь тоже всяких демонстраций полно. Каждый день.
В этом Оскар Яковлевич прав. В Париже в самом деле все время забастовки. Алжирцы, кстати, частенько митингуют. Выступают против их репатриации — не хотят на Родине жить.

Ситуация обостряется. Приехала жена Азуза. Выселяют. Намекнули. Впрочем, процесс выселения начался давно.
Азуз — несколько дней назад:
— Евгени, ко мне дядя из Алжира приезжает. Что такое? Все ко мне! О, бедный, бедный, бедный Азуз!
Это он про себя так.
Что же делать мне? О, бедный, бедный, бедный Евгени!

Звонил Синявским. Нет. Алекса Московича, я с ним в Москве делал интервью, тоже нет. Друга Ольги Кучкиной — я ему должен пакет какой-то от нее передать — тоже нет.
Телефонная карточка кончается. А звонить из гостей, даже из контор — не принято. Стоит денег.
Как-то раз попросил позвонить из «Русской мысли». Разрешили. А в другой раз попросил — уже нельзя.
— Нет, Женя, неположено, — ведь редакция платит за каждый звонок! — сказал мне мой товарищ Радашкевич.

Спасибо Диме Савицкому, он подарил мне роскошную, долговременную телефонную карточку.
— Ее Вам надолго хватит. Когда будете возвращаться — вернете. Это вещь дорогая.
Это сказал человек, зарабатывающий несколько тысяч баксов, имеющий работу на «Свободе». «Будете уезжать — вернете!..»
Но в любом случае — мерси!

Еще неприятность. Потерял крестик, который мне подарила С.С. перед отъездом в Париж. Возле метро его обронил, кажется. Искал целый вечер, но не нашел.

Жизнь непростая. Разбирал, сидючи на скамеечке, какие-то свои бумажки, увидел фотографию Настюшки. Чуть не зарыдал. И мне здесь совсем нехорошо. И ей там, наверное, плохо.

Жизнь непростая.
Я живу практически на улице. Ем на улице, в туалет хожу в кустики (попробуй их найди в Париже!), парижские мостовые — мои печальные зонты.
У Азуза я только сплю. Пять-шесть часов в сутки. Впрочем, все-таки какая никакая, а крыша над головой (пусть и на короткое время!) у меня есть. Так что нечего ныть. Самое главное — я ничего ни у кого не прошу.
Жизнь нормальная.

Опять разговаривал с Димой Савицким. Он восторженно-тщеславно делился, как ему нравится играть в теннис в Люксембургском саду.
— Приходите сюда почаще! Поговорим, как следует, основательно! Меня здесь найти очень легко, каждая собака знает.
Я в теннис играть не люблю, скажу даже больше — вообще не умею.

Опять Дима Савицкий:
— Причина, по которой я здесь выжил, заключается в следующем. Я сразу стал жить как француз. Общаться исключительно с французами. Дела иметь исключительно с французами. Почти пять лет я ни с кем не говорил по-русски. Я выбрал такой путь. Можно было, конечно, «продавать» свое советское «угнетенное» прошлое, но я не захотел.
Путь правильный, наверное. Но как же так — пять лет не говорить по-руcски? Так ведь и с ума, не ровен час, можно сойти.

Возле Храма Александра Невского на рю Дарю (на стене соседнего дома) списал телефон некоего Артура, который якобы предоставляет адреса квартир (чтобы снять дешево или вообще бесплатно!) и помогает устроиться на работу.
Звоню.
— Артур, а как же с визой? У меня уже заканчивается. Как с правом на работу?
— Да что вы! Виза вообще никакая не нужна. И без всяких прав я Вас на службу устрою. Только пятьдесят франков заплатите. И все. Будете жить, как я. Без всяких документов.
Я не поехал на встречу с ним. Пятьдесят франков пожалел. Лучше куплю пять килограммов роскошных апельсинов или бананов. К тому же и оставаться надолго в Париже я не намерен.

Из квартиры фактически выгоняют. Жаль, я не спросил у Артура адресов ночлежек. Он ведь говорил, что знает эти адреса. Ничего — спать можно и на скамеечке.
В Париже пятнадцать тысяч бездомных.

Сегодня узнал, что спать в ночлежках можно только зимой. Летом — спасайся, как можешь! Увы.

Cтранное дело: там, в Союзе, в своей скромненькой одежонке я выглядел точно оборванец. Многие мои дамы даже пытались меня приодеть, купить мне какие-то вещи. От чего я, разумеется, отбрыкивался как только мог.
А здесь в роскошнейшем, богатейшем Париже я свой среди своих. В своей драной курточке. Здесь на одежду — ноль внимания.

Кажется, мне крупно повезло, удалось дозвониться до зама главного редактора журнала для французских подростков «Фосфор» Жана-Жака Фреско. Мы с ним встречались в Москве. И он тогда по наивности приглашал меня к себе в гости.

Отвез посылку одной русской женщине. Попросили в Москве передать. Пока дозвонился до нее — истратил полкарточки.
Отвез подарочек — она даже не поблагодарила.
Но Бог мне воздал. Потом пошел гулять и забрел в Сорбонну. Оказывается, сюда можно поступить даже без экзаменов.
Гулял по старому городу. Наслаждался красотой.

Жаль, что забыл бутылку с водой. Хотелось пить. А денежек — тю-тю.

Попытался поступить в Сорбонну. Это, в принципе, несложно. Нужно просто пройти собеседование, иметь диплом. И деньги, чтобы себя прокормить. А так — высшее образование фактически бесплатно.
Девчонка-секретарша сказала, что я хорошо говорю по-французски.
Не зря, видимо, я учился языку пять лет.

Видел, как мужик помочился прямо в метро.

Пигаль. Мне подмигнули. Я тоже.

Монмартр. Мароканский ресторан. Морис меня пригласил. Едим блюдо кус-кус. Вкусно. Владелец ресторана, друг Мориса, спрашивает:
— Какие впечатления от Парижа?
— О!
— Москва не хуже!
На дорожку угостил нас русской водочкой. Видимо, понял, что не предложить на посошок русскому водки неприлично.

Монмартр. Лужаечка рядом с церковью Сакре Кер. Все целуются, поют песни. Я заслушался. Ко мне подбежал парень с пустой жестяной бутылочкой из-под колы. Послушал — плати.
Другие ребята продают колу, минералку. Кола — 10 франков. Минералка — 4 или 5.

В «Русской мысли» шефство надо мной взял Саша Радашкевич. (Сейчас он пресс-секретарь его Императорского Величества! — Е.С., 1996 год).
Пошли с ним в Макдоналдс. Это у них самое дешевое питание. Но обслуживают лучше, чем у нас в ресторане. Все в упаковочке. Красиво. Сытно.
Саша спрашивает:
— Что будешь пить?
— Колу.
Он замахал руками:
— Что ты, что ты! Это же химия, пить нельзя, секрет Колы до сих пор не раскрыт. Давай-ка лучше по лимонадику.

Вообще, Саша помог мне здорово. Это он пособил осуществить мою первую парижскую сделку. Я привез в Париж фотографии Андрея Филатова, фотографа из «Комсомольской правды». И все эти фотографии продал «Русской мысли». Гонорар, как мы и договорились в Москве с Андреем, я разделил на две равные части. Одну взял себе, другую потом отвез Андрею в Москву.

Добирался пешком от Нотр Дам до Пигаль. Морис пригласил в гости на обед. Он живет фактически на Пигаль.
Почему пошел пешком? Во-первых, экономлю деньги. А во-вторых, я просто люблю гулять по вечному городу Парижу. По дороге спрашиваю одного прохожего — как добраться? Не отвечает. Немец.
Спрашиваю другого. Тоже не знает. Англичанин.
А желтых вокруг вообще не счесть. Японцы, китайцы, вьетнамцы, камбоджийцы. Хотя, конечно, их отличить друг от друга непросто.
Азуз говорил, что желтые очень влиятельны в Париже. Кстати говоря, среди них много таксистов. Об этом мне также говорил Азуз. Когда я только приехал в Париж, Морис остановил такси — и водитель тоже оказался китайцем.

Люблю гулять по набережной Сены.
На каменном мосту лежат туристы. Загорают. Кто-то ловит рыбу. Хотя вряд ли что-то в этой грязной реке можно поймать. Вода зеленая. Коряги какие-то плавают.
Люблю букинистов.
Торгуют различными старинными открытками, журналами, книгами. Вся набережная усыпана букинистами.
По набережной любил гулять Виктор Платонович Некрасов. Видимо, Париж вообще был создан специально для него. Одна из самых оживленных станций метро в Париже называется «Сталинград». Я жил рядом с этой станцией. И почему-то частенько думал о Викторе Платоновиче, о его судьбе и книгах. И о Париже в его жизни.

Рядом с Нотр Дам расположен замечательный зоомагазинчик. Котята, рыбки... У каждого котенка отдельная комнатка — клетка. Все такие пушистые, хорошенькие.

Одно из самых больших потрясений — парижские женщины. Как же мы их в России, однако, идеализируем! На деле же в Париже полно неимоверных толстух, кривоногих каракатиц. Есть, конечно, и ослепительные красавицы. Впрочем, нередко они славянского происхождения.

Добрался до Мориса. Он живет на Монмартре. Квартирка двухкомнатная. Не большая. Раньше стоила двести тысяч франков. Теперь — миллион.
— Я купил ее довольно давно, — сказал Морис, — помогла мама.
Устроился в кресле. Попросил воды.
Фамела, жена Мориса, принесла водичку со льдом. Приятно. Утолил жажду.
Разговорились.
— Ну как Вам Париж? — спросила Фамела.
— Почему-то очень много грустных людей...
— В основном это коренные французы. Как ни странно. У них-то как раз все есть. А вот алжирцы (Фамела — алжирка! — Е.С.), китайцы, черные... мы все, как правило, очень веселые люди. У нас темперамент другой. Менталитет!
Спросила у меня:
— Как Вы устроились?
— Замечательно. Живу у Азуза. На набережной реки Луара. В одном глухом парижском дворе.
— Когда ложитесь спать, — посоветовала Фамела, — обязательно закрывайте двери. Югославы грабят всех подряд. В последнее время житья от них не стало.

Кстати говоря, о моем жилье.
Перед самым отъездом мне позвонил в Москву Морис и сказал:
— Евгени, не беспокойся, будешь жить у владельца ресторана. Я договорился.
Ну, думаю, повезло. Небось у миллионера буду жить. Каким Азуз оказался миллионером — вы уже знаете.
Еще несколько слов об Азузе и о моей жизни в его квартире. Азуз в Париже третий год. Его жена — итальянка. Пока жены не было дома, я жил в одной комнате с Юсефом, его двоюродным братом, спал на полу, на роскошном матраце. Разговаривали мы обо всем.
— Мы с тобой братья! — говорили Азуз и Юсеф. — Рубль ничего не значит. Динар тоже ничего не значит, вот мы и бежим во Францию.
Азуз всегда меня угощал. Приглашал запросто приходить в «Дюдюль» и бесплатно есть в его ресторане. Я всегда отказывался.
Неудобно.
Обидно было то, что Азуз не разрешал мне есть свои продукты на кухне.
— От них воняет! — так он мне говорил.
Вообще, жить в гостях ужасно.
То я окошко не так открою, то продукты воняют, то что-то еще.
Алжирцы меня все время поправляли.
Потом я стал есть просто на улице, лишь бы никого не слышать. Открою тушенку китайскую, шпроты, бутылочку с водичкой. Поем — и в путь. Рано утром выйду — в одиннадцать вечера вернусь. Все время на ногах. Азуза это очень удивляло.
Я не объяснял ему, почему я так живу. Трудно объяснить людям, что неприятно — когда к тебе пристают.
Спасибо ему в любом случае за кров.

Когда я возвращался домой, «Дюдюль», как правило, еще был открыт.
Азуз всегда говорил:
— Присаживайся, это бесплатно.
Я тогда французское слово «бесплатно» еще не понимал.
Сидел. А зря. Он так шутил.

Однажды, придя домой, я обнаружил, что моего матраса нет. Стояла только железная кровать. И все. Я заснул прямо на ней. Алжирцы очень удивились.
Потом приехала жена Азуза. Тоже начала талдычить, что я похож на Сталина.
В ресторане я познакомился с одним поляком, который родился уже во Франции.
— Это русский, — представил меня Азуз.
— Для них все жители Союза русские, — засмеялся поляк.
Видимо, у меня все-таки странная физиономия.

Так я и жил на набережной Луары. Район этот вообще хороший, на мой взгляд. Правда, живут здесь в основном черные, арабы. Но живут хорошо. Играют на набережной в футбол, теннис. В общем, все обычно. Собаки тоже обычные. Невоспитанные. Сидел я как-то на скамеечке, ел свою пайку. Подбежала такса. И написала на мою сумку. Вообще, я очень устал от парижской жизни.

Переехал в Мант ля Жоли, маленький предместный городок, к Жану-Жаку Фреско, заместителю главного редактора журнала для французских подростков «Фосфор». Жизнь пошла лучше. Я стал стажером «Фосфора».
Хожу на редколлегии, общаюсь с коллегами.
Пролез.

Условия стажировки для меня Жан-Жак создал воистину королевские. На работу я мог приходить когда угодно, спроса с меня никакого не было — я фактически только смотрел, как работают другие. Перенимал, так сказать, опыт.

Мант ля Жоли — это маленький, уютный, довольно спокойный (по российским меркам) городишко. Уютные кафе, роскошная готическая церковь, немноголюдные улицы, симпатичные друзья Жана-Жака, которые очень скоро стали и моими друзьями. Словом, скучать не приходилось.

Жан-Жак пригласил в каком-то страсбургском отеле.
— Поедешь?
— Конечно. Но ведь нужно подготовиться, еды купить в дорогу, билеты заказать.
Жан-Жак посмотрел на меня как на сумасшедшего.
Мы пошли в первый ближайший пункт проката машин — выбрали шикарное голубое «Рено». И поехали. Ели по дороге в ресторанах.

Сняли шикарные номера. Я, правда, не разобрался, как пользоваться душем. Так толком и не помылся.
Вечером показывали порно-фильм.

Утром Жан-Жак позвонил мне и сказал:
— Если хочешь что-то поесть, позвони консьержу. И закажи себе все, что ты хочешь.
Я позвонил.
Тут же прибежал гарсон. Принес то, что я заказал. Кофе, мягкие булочки, масло.
Я съел и начал размышлять о своей жизни. Со мной ли это происходит — я, нищий советский гражданин, в шикарном отеле в Страсбурге заказываю себе еду в номер?

Страсбург — очень красивый город. Средневековый. Гулял по узеньким улочкам. А Жан-Жак тем временем выступал на конференции.
Вообще Страсбург понравился мне даже больше, чем Париж. Тихий, уютный. Совсем нет грязи.
Я шел по городу и вспоминал свою учительницу французского языка Мари Садорж. Она — родом отсюда. Когда-то я любил ее. Шесть лет тому назад. Позвонить ей я не решился. Нельзя дважды войти в одну реку.

Жан-Жак выступал одним из самых последних. И я как раз подоспел к его выступлению. Успех Ж.Ж. имел огромный.
Потом я еще гулял по городу часа два.

После выступления в Страсбурге Жан-Жак решил меня порадовать:
— А теперь у меня будет для тебя сюрприз. Хочу тебе показать одно из любимых своих мест.
Мы опять сели в машину и покатили вглубь Эльзаса.
Мы ехали, я глазел по сторонам и любовался милыми крестьянскими пейзажами Франции — тщательно ухоженными полями, где тарахтели небольшие фермерские трактора, пирамидальными, «кубическими» кипарисами.
— Смотри, смотри — аист! — вдруг воскликнул счастливый, похожий на ребенка, Жан-Жак.
Исполненный собственного достоинства, несуетный Аист обстоятельно вил на дереве гнездо. Он понимал — в чем смысл жизни.
Время как будто остановилось. Вспомнились стихи исключительно точного Мандельштама — «Я молю, как жалости и милости, Франция, твоей земли и жимолости...»
Признаться, сельская Франция мне нравилась даже больше, чем шумный и взбудораженный Париж.
Я сказал об этом Жан-Жаку.
Он — выходец из провинциального Юга — весьма одобрительно улыбнулся.

Мы приехали в какую-то небольшую уютненькую деревушку. Ухоженные булыжные улочки, красные черепичные крыши, церквушка. Остановились возле одного довольно большого дома. Навстречу вышла элегантная, моложавая женщина. Поздоровались. Жан-Жак нас познакомил. Клодин пригласила нас войти.
— Сюрприз начинается! — интригующим шепотом сказал мне Жан-Жак.
Мы вошли в дом. И тут я увидел следующее: весь дом был заставлен неимоверным количеством бутылок с вином. Оказалось, что мы приехали на винодельческую семейную ферму.
Потом мы спустились в подвал, где стояли могучие бочонки с различным зельем. Мы начали процесс дегустации. Дама наливала нам каждый раз по несколько граммов, а мы пробовали.
— Ну как, Евгени? — спрашивал Жан-Жак.
— Прекрасно, Жан-Жак, — отвечал я.
Клодин радостно улыбалась и все подливала нам и подливала. Пробовали мы... минут сорок. Я, честно говоря, вполне прилично окосел. А натренированный Жан-Жак — ни в одному глазу. Южане вино употребляют чаще, чем сок или воду. Вообще, как ни странно, по статистике французы пьют намного больше русских.
После дегустации мы прикупили три ящика вина. Заплатили какие-то копейки, по-моему, франка по два за бутылку. Загрузились. И, счастливые, поехали назад, в Париж.

Едем-едем. Ж.Ж. говорит:
— А сейчас мы уже проезжаем Германию.
— А где же пограничники? — спросил я.
— Какие пограничники?! — засмеялся Ж.Ж. — Мы с тобой в свободной Европе.

По дороге нас остановили двое голосующих ребят. Они ехали автостопом из Тулузы в Марсель. По дороге разговорились. По-французски и по-немецки. Оказалось, что ребята из Праги. Студенты.
— А мы журналисты! — сказал Жан-Жак. — Я из Парижа, Евгений из Москвы.
Мы подбросили ребят и поехали дальше.

1991 год. Лето. Я гулял после не слишком тяжелого трудового, стажерского дня в районе Триумфальной арки, когда девушка изумительной красоты — из тех, про кого классик сказал: «В женщине все должно быть прекрасно: и лицо, и грудь, и бедра...» — подошла ко мне! — и — явно волнуясь — спросила: «Ду ю спик инглиш?» Я обомлел. Я потерял на миг дар речи. Я еле-еле выдавил из себя: «Офкоз», что прозвучало почти как «Совхоз...»
Вскоре выяснилось, что прекрасная незнакомка ранее мельком видела меня (как же я, идиот, ее не заметил?) в редакции газеты «Русская мысль». И посему точно определила, какой я национальности и откуда. А по-английски со мной заговорила на всякий случай...
Девушка оказалась русской манекенщицей, фотомоделью, работающей в Париже. Ее имя — Марина Федотова. 24 года. По образованию — врач. «И умом, и всем взяла...» И хотя доходы у Марины пока не астрономические — в шоу-бизнес она входит, извините, не «передним путем». Я уверен, будущее за ней. Потому что Красота не только спасет мир. Но и завоюет его.

...Я сидел на уютной, беззаботной скамеечке в глубине Люксембургского сада и полистывал свежие журналы (ждал писателя Дмитрия Савицкого, с которым условился об интервью). Журналы были какие-то нечувственные, холодноватые. Но в одном из них — в супер-популярном, насквозь американизированном «Нью Лук» («Новый взгляд») я увидел роскошнейшую (формы, волосы!) нимфу. Кто такая? Откуда? В ее взгляде сквозило нечто неуловимо родное, советское... Начал читать. Так и есть — из «Совка». Очередная роза среди навоза. Ирина. Таково сценическое имя. 22 года. Из Кишинева. Родной дом — рядом с румынской границей. Но в последнее время все больше и больше путешествует. Завоевывая Америку и Европу. Покоряя Париж. Поверьте мне, десять страниц фотографий в многомиллионном «Нью Лук» — это не шутки...

Я встретился с писателем, мы посидели в ресторанчике, я записал на пленку интервью. И поехал на метро домой. С рекламного щита мне улыбалась еще одна красавица. Я уже знал, что она тоже русская...

Однажды на выходной к нам с Жаном-Жаком Фреско пришли его друзья. Мы ели замечательные французские сардины, салаты из свежих овощей (помидоры величиной с маленькую дыню!), запивали молодым эльзасским вином, которое мы с Жаном-Жаком сами выбрали (помните, я уже рассказывал?) в провинции Эльзас в одной винодельческой фирме. И — беседовали, беседовали, беседовали. Общались. Очаровательная брюнетка Жюдит (подруга нашего приятеля Марка) пробовала заговорить со мной по-русски. Она изучала наш язык. Не случайно. Ее дедушка — украинец. Из второй «волны» эмиграции...

Подобные истории я мог бы рассказывать до бесконечности. Париж пропитан русской красотой. Порою мне даже кажется, что в жилах всех парижских красоток течет славянская кровь, даже — не смейтесь! — в жилах китаянок или негритянок!